Главы из книги С.Н.Конина "Коноша и коношане - 2". Продолжение 1

Продолжаем знакомство с новой книгой С.Н.Конина "Коноша и коношане-2".

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

Гармония

«Чем занимаемся? Сочиняем оперу!»

Любовь Юрьевна Артюгина преподаёт в Коношской школе искусств (в прошлом – музыкальная школа) сольфеджио. Мудрёное слово «сольфеджио» можно условно перевести как усвоение музыкальных навыков и азов теории музыки. Это та теория, без которой нет самой музыки, как без слова нет мысли. Ноты, интервалы, аккорды, созвучия, законы композиции… Плюс эрудиция. Одним словом, это гармония. Гармония – вот слово, которое необычайно подходит к работе и к самой жизни, ко всей судьбе Любови Юрьевны.
У неё уже взрослые дети, уже более 30 лет она в этой школе, но по-прежнему обворожительна. А в 1974 году две выпускницы Архангельского музыкального училища, прибывшие преподавателями в Коношскую музыкальную школу, и подавно были одна другой краше: прелестные в своём молодом цветении и по-женски прехорошенькие. Одна из этих красавиц через год вышла замуж и уехала. Да и вторая, Люба Ильина, отработав в школе обязательные для молодого специалиста три года, засобиралась уезжать в родимый Архангельск, благо возможности там жить и работать были. Но сначала скажем, как эти девушки попали в Коношу. Случай необычный.
Выпускники АМУ обычно прибывали на работу в Коношскую музыкальную школу в соответствии с существовавшей в то время системой распределений. А Люба – особь статья: у неё был «красный» диплом. То есть, закончив училище с отличием, она сама выбирала-решала, где работать, в смысле – могла остаться в Архангельске, где жила под доброй опекой-заботой родителей в неплохой благоустроенной квартире и где нетрудно было устроиться на работу, а в перспективе – преподавательская должность в родном АМУ. «Роковую» роль в судьбе блестящей выпускницы сыграла тогдашний директор Коношской музыкальной Ф.Я.Спиричева, это она приезжала в училище и агитировала завтрашних выпускниц-патриоток ехать работать в Коношу – растить таланты в глубинке. «Подлила масла» любимая наставница в училище: «Люба, в Коноше нет преподавателя сольфеджио, ты же понимаешь, что такое музыкальное образование без сольфеджио, ты отличница, сможешь выправить ситуацию. Поезжай...»
И девушки-горожанки поехали в глушь, как тогда им казалось, на край света. С лёгкой душой, возможно, даже под звуки популярной в то время песни: «А я еду, а я еду за туманом, за туманом и за запахом тайги…»
С сольфеджио Люба выправила ситуацию без проблем, зато в бытовом плане сполна хлебнула провинциальной «романтики». До Коноши не представляла, что такое – жить в квартире с печным отоплением, без водопровода, газа и прочих городских удобств. Не раз всплакнула. Это когда музыкальными пальчиками накладывала мороженые поленья в санки и тащила их бурлаком через несколько улиц до своего крыльца. Когда после работы надо было что-то приготовить поесть, а сырые дрова никак не хотели разгораться. Когда не знала, в какую пору лучше закрывать трубу, чтобы не угореть…
Через год подружка Любы уехала, но прибыли сразу четыре молодых специалиста. И по такому случаю им, пятерым девушкам, выделили одну из лучших по тем временам квартиру на Молодёжном. И о том периоде своей жизни Любовь Юрьевна вспоминает уже совсем по-другому. Обычно педагогически сдержанная в выражении своих чувств, она не скрывала волнения: в интонации голоса, в глазах, во всём рассказе – задушевность и растроганность. Бытовых неудобств, конечно, тоже хватало, но девичья коммуна их просто не замечала – настолько дружно и весело, увлечённо жили. Романтичное, счастливое время. И не только потому, что пришлось на лучшие годы молодого цветения, а это было время творческого полёта, духовного азарта, общего вдохновения, когда и на работе и дома «великолепная пятёрка» делала жизнь каждой из пяти интересной, увлечённой, и все они как нельзя лучше дополняли друг друга. Ансамбль и гармония во всём.
Со временем девушки, как говорится, остепенялись, романтику сменяли семейные заботы, иные уехали. Но творческий заряд тех лет оказался столь силён, что, когда однажды и она засобиралась уезжать в «свой» Архангельск, ученики без особого труда уговорили любимую преподавательницу остаться хотя бы до их выпуска. Да и как не остаться! Столько талантливых ребят, класс – один из самых сильных в истории школы. Но вот и выпуск, и ребята разлетелись кто куда. А Любовь Юрьевна – осталась. Вышла замуж за местного рабочего парня Сергея Артюгина. Нынче она уже, можно сказать, старожил Коноши, ведь «доконошский период» в её биографии приходится лишь на детство и учёбу.
Впрочем, в Коноше тоже училась – заочно в Ленинградском государственном институте культуры, на… библиотечном факультете. Получается, что мы с Любовью Юрьевной коллеги, оба закончили ЛГИК на одном факультете. По себе знаю: ЛГИК даёт обширные знания по гуманитарным отраслям. Это тоже гармония: музыка, искусство и книжный мир знаний. Наверное, эта гармония таланта и образованности, духовного подвижничества так неудержимо влекла к ней юных коношан. Сколько их на её примере глубоко увлеклись музыкой и духовной жизнью, обнаружили для себя, что в музыкальной школе гораздо интереснее, чем на танцульках-гуляньях. В числе таких увлечённых – Леночка Кулакова, ставшая преподавателем КШИ Еленой Викторовной, Ирочка Киприянова – нынешний директор школы искусств Ирина Валентиновна Степанова…
У такого преподавателя, как Л.Ю.Артюгина, музыка – не «учебный процесс», а мир прекрасного и светлого, это согревающий душу мир человечности и одухотворённости. Потому даже не очень музыкальные ребята тянулись к школе – хоть тогда, когда та размещалась в развалюхе, хоть потом, когда в новом здании какое-то время не было электросвета и отопления и впору было музыцировать, как в старинном салоне, при свечах, но окоченевшие пальцы не слушались…
Когда бывшие выпускники наведаются в гости, обязательно вместе полистают фотоальбом. О каждом есть что вспомнить. Вот Любовь Юрьевна с Ирой Аверьяновой и Таней Никановской – умные, одарённые, увлечённые девочки. Вот на лыжах Вера Нефёдова (в замужестве Козенкова) – библиотекарь в Валдееве, при встречах вспоминает музыкальную школу как одну из самых светлых периодов в своей жизни. Вот Ира Афичук, ныне работник суда. Вот Таня Сафонова, которая на областном турслёте произвела фурор своими разноплановыми талантами и выдумкой. Вот Катя Новикова, она закончила консерваторию, ныне преподаёт там же, гастролирует. А вот преподавательница со своими дочками, Катей и Машей, в год 100-летия Коноши. В тот год Катя Артюгина получила премию как одна из лучших выпускниц Коношской средней школы, с того времени закончила университет. Маша закончила АМУ по классу сольфеджио и университет …
Когда Сергей, молодой шофёр и плотник, познакомившись с Любой на танцах в ДК, узнал, что эта скромная в манерах и нарядах девушка не кто-нибудь, а преподаватель престижной музыкальной школы, у него и лицо вытянулось: не ровня он ей. Но заносчивости у преподавательницы никакой, простая и весёлая, и Сергей приободрился. А когда узнал, что она, уже ставшая его женой, ещё и отличница музыкального училища, сам надумал учиться музыке, и даже неплохо получалось. Но со временем понял, что жене нужен в доме не коллега по музыке, а любящий, заботливый и умелый на все руки муж. Как раз таков Сергей Артюгин. Когда он привёз Любу в Климовскую знакомить с родителями да она увидела свекровь в окружении доброго десятка детей и внуков и с домашними пирогами на столе, поняла, что не может быть у такой матери плохой сын, и ещё крепче полюбила Сергея.
Иной раз дочки в детстве упрекали маму, мол, останься она в городе – и они были бы горожанками. Но, останься в Архангельске – не стала бы Артюгиной. Не будем гадать, как сложилась бы её судьба в том случае. Для нас важно то, что более четверти века Любовь Юрьевна отдала музыкальной культуре Коноши, стала вехой в истории этой культуры. Без вклада Артюгиной в творческую и духовную среду эта среда оскудела бы. И этот вклад – не только история, он продолжается сегодняшним творчеством, по-молодому романтичным. При встрече (в те дни, когда писались эти строки) поинтересовался: какие новости, чем занимается с ребятами помимо учебной программы?
– Чем занимаемся? Сочиняем оперу!
Вот это да, сочиняют оперу… Впрочем, на Любовь Юрьевну это похоже.
Добавлю, что в 2008 году на торжестве по случаю отмечаемого впервые Дня работников культуры Л.Ю.Артюгиной были вручены сертификат и премия победителя районного конкурса «За достижения в сфере культуры Коношского района».

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

Клементьев: боксёр, музыкант, моряк

В 2000 году на юбилее Коношской музыкальной школы было много гостей, и в числе самых долгожданных – её основатель и первый директор, Рудольф Иванович Клементьев. И не только в том суть, что первый. Яркой, незаурядной личностью запомнился Коноше этот архангелогородец. Неоднократный чемпион Архангельска по боксу, он и в Коноше привил многим любовь к спорту, к физической культуре, в гармонии с культурой музыкальной. После Коноши стал мореходом и судостроителем, но это уже другая биография… А меня при встрече интересовали его воспоминания о давней Коноше.
Встреча была, в общем-то, случайной. После юбилея гость ещё оставался несколько дней у старинных друзей, и я застал Клементьева у бывшего его соседа по лестничной площадке, Г.Д.Тихонова. Разумеется, посидели втроём с беседой за бутыльком. Что-то из нашего диалога 2000 года в Коноше было опубликовано в Архангельске в 2004 году в книге «Коношское землячество. История в лицах». Позволю себе привести часть нашей беседы, в том числе некоторые упомянутые в книге эпизоды и имена.
В 1955 году прибыл он 19-летним парнем в Коношу после АМУ – первый дипломированный музыкальный работник. Работал в Доме культуры, шесть хоров успевал вести: в ДК, на станции, хор медиков, в райпотребсоюзе, в средней и семилетней школах. Директора обеих этих школ, М.Т.Данилов и В.М.Рачков, были в числе самых заядлых участников хора. Позднее Рачков, став замом предрика, курировал культуру и участвовал в организации всех праздников песни, а Данилов пел до самой кончины.
Даже не скажешь сразу, в каком качестве больше помнят коношские старожилы Клементьева времён старого деревянного Дома культуры, как музыканта или как спортсмена? Когда они с председателем спорткомитета Павлом Зудиным устраивали в День физкультурника в ДК спортивный праздник, в зрительном зале яблоку негде было упасть. Сцена превращена в ринг, Рудольф Клементьев со своими учениками из спортивного кружка по боксу проводят показательные бои...
Мальчишки льнули к нему. Сильный характер лидера, широкая натура, открытая душа – дети это хорошо чувствуют. Ребята постарше валом валили к нему на тренировки, а младших он увлекал музыкой. Учитель начальных классов М.М.Забалуева рассказывала:
– Как-то всюду в школе – в школьных тетрадях, на классных досках, стали появляться какие-то странные знаки. Мы, учителя, недоумеваем. Дети нам объяснили: это скрипичный ключ и ноты, Рудольф Иванович учит нас нотной грамоте… Это было ещё до открытия музыкальной школы.
О роли Клементьева в открытии у нас музыкальной школы, одной из первых в области, говорит хотя бы такой факт: Коношская музыкальная школа открыта под номером 8, а, к примеру, в соседней Няндоме – школа №52.
40 лет КМШ находилась в здании рядом со старой средней школой. Здание ещё довоенное, бывшее общежитие, конечно, оно постарело к нынешнему времени, изрядно обветшало. На фоне обступивших его пятиэтажек и в сравнении с новым зданием школы искусств оно выглядит особенно неказистым. «А как оно воспринималось в 1963 году, в год вселения в него музыкальной школы?» – поинтересовался я у гостя.
– Давай вспомним, какой была старая Коноша. Сплошь частные дома. Да не те могучие избы-пятистенки, какие мы видим в старинных северных деревнях, а избушки на манер старорежимной городской слободы. Ещё нет ни Дома культуры, ни гостиницы, ни узла связи в каменном исполнении и в несколько этажей. Лишь возвышается старое здание пожарного депо с каланчой. Таким был центр Коноши. И в массе частных домишек здание КМШ не просто выделялось, оно казалось громадным. С какой радостью преподаватели и ребята переносили в новое помещение музыкальной школы инструменты и мебель… На первых порах сами и печи топили, специально приходили пораньше. Настоящий подарок сделали коношанам районные власти, при остром дефиците жилья освободили это здание от квартир и вселили туда музыкальную…
– Рудольф Иванович, у каждой эпохи своя специфика, свой характер, свои приметы времени. Музыкальная школа была в 60-е годы делом, совершенно новым для района. Как её воспринимали жители? Проявлялось ли это восприятие в каких-то видимых чертах?
– Вспоминаю такой случай. Он кажется казусом, но для того времени весьма характерен. Прибыл к нам парнишка из Тавреньги – поступать. Надо сказать, добираться из Тавреньги в Коношу было целое дело, бывало, машина шла не один день. А при проверке музыкальных способносей быстро выяснилось: у парня совершенно отсутствует музыкальный слух. Как говорится, медведь на ухо наступил. Спрашиваем у него:
– А ты сам-то кем хотел бы стать, когда вырастешь?
– Сапожником! А мамка хочет, чтобы я тут учился.
– А жить-питаться где будешь? Ведь у школы интерната нет.
– Да? А мы в деревне думали, тут на всём готовом держат.
В общем, родители парнишки решили, что музыкальная школа – это что-то наподобие профучилища, где ученики на полном гособеспечении.
– Помните своих первых учеников?
– Конечно. Обладателем диплома №1 об окончании Коношской музыкальной школы стал Валерий Щипунов… Диплома №2 – Виктор Новиков, у него и дети талантливы…
– А по спорту у вас ученики были?
– Юра Ветров, он по культуре пошёл. Способным учеником оказался Виктор Шорин, он стал известным прокурором в Архангельске, полковник милиции.
– А сами что же не пошли в гору в спорте?
– Мой тренер оказался дилетантом, неправильно учил приёмам боя. Это выяснилось на отборочных соревнованиях России, где из перспективной молодёжи комплектовались команды для большого спорта. Там я увидел кумиров того времени, чемпионов мира по боксу братьев Степановых, Николая Королёва...
Районный масштаб не сравнить с городским, но мы тоже не лаптем щи хлебаем. Были у Клементьева повороты судьбы, которым позавидовал бы и столичный житель. Например, он участвовал в съёмках кинофильма о Ломоносове, вдвоём с Геннадием Злобиным.
О директоре КМШ Клементьеве по-прежнему охотно вспоминают его ученики и их родители. О.А.Денисова рассказывала о своей дочке Леночке. Обычно дети идут учиться в музыкальную по настоянию родителей, мамы или бабушки приведут их за ручку на прослушивание, потом контролируют, чтобы чадо не пропускало занятия. А Леночка Денисова сама всё решила и сделала, родителей поставила перед фактом: она поступила в музыкальную. Скучные гаммы её не утомляли, учёба давалась легко. Но со временем Клементьев стал замечать, что девочка словно тяготится учёбой. Постарался выяснить, в чём дело. Оказалось, Лена, быстрее других усвоив учебную программу, потом скучала. И директор принял беспрецедентное по тем временам решение: перевести Денисову в другой класс досрочно. И так, дважды перепрыгнув через класс, Лена закончила школу на два года раньше. Добавим, что в дальнейшем Елена Георгиевна стала научным сотрудником в Подмосковье.
Да и потом, когда Рудольф Иванович был переведён в мореходное ведомство, о своих бывших учениках и о друзьях-коношанах не забывал и всегда был рад встрече.
С Витей Новиковым мы вместе учились музыке – играть на гармошке самоучками, когда нас свела воедино судьба в школьные годы. Он младше меня и успел потом поучиться в музыкальной школе и дальше пошёл, как говорится, по музыкальной части, закончил АМУ, стал профессиональным музыкантом. Он рассказывал такие случаи.
Однажды в Архангельске, когда был студентом АМУ, у него в трамвае «увели» портфель с паспортом и прочими документами. Зашёл в телефон-автомат позвонить родне и спросить совета, как теперь быть. Мимо шёл Клементьев, узнали друг друга бывшие директор и ученик музыкальной школы, обрадовались встрече. Новиков рассказал о своей беде, а Клементьев ему: «Никуда звонить и тревожить родных не надо, сейчас я сам позвоню Виктору Шорину, он всех воров знает наперечёт, обязательно поможет». И верно, через несколько дней портфель был возвращён хозяину.
Немецкий сухогруз напоролся на топляк на Северной Двине и продырявил днище. Судно – на ремонт в Соломбалу, а судовую команду посадили на туристический теплоход и отправили в круиз по великой реке. Клементьев, работавший в то время в морском пароходстве, звонит Новикову: «Ты отличный баянист, как знаю, тебе в школе легко давался немецкий язык. Сможешь общаться с немцами?» Так Новиков стал участником круиза. По просьбе немецких моряков с одинаковой лёгкостью играл и «Катюшу», и русскую плясовую, и немецкие национальные мелодии…
Творческая натура проявляет себя во всём. Своих друзей Клементьев не уставал удивлять интересными и необычными затеями. Валентина Шилова, уехав в Германию, время от времени позванивала из Берлина своей подруге Майе Забалуевой и непременно интересовалась: как там в Коноше Рудик? На всю жизнь запало ей в память, как Клементьев в дружеской компании с Аликом Забалуевым, Шиловыми Савватием и Валей и Лебедевыми Виктором и Галиной организовал проводы 1965 и встречу Нового года, 1966-го, в лесу на противоположном от Коноши берегу Лесозаводского озера. Среди заснеженного лесного царства, лунной ночью. За белым покрывалом озера – огоньки в окнах: Коноша встречала Новый год. Была нарядная новогодняя ёлочка на фоне сугробов, были Дед Мороз и редкое в те времена шампанское за скромным походным застольем у костра… А ещё был новогодний салют. Тогда не было нынешних всевозможных хлопушек, петард, ракет. Зато Рудик принёс с собою охотничье ружьё и выпалил из него все патроны в звёздное небо, когда часы, как говорится, пробили полночь. Это был настоящий салют-фейерверк в новогоднюю ночь. Кто ещё мог придумать такое… Потом из лесного царства двинулись к жилью, сначала всей весёлой компанией завалились к Майе на пельмени, и так до утра ходили по гостям…
Кстати, с ружьём Р.И.Клементьев не расставался не только в своих излюбленных охотничьих угодьях в Кремлёвской стороне, а и в командировках. Ведь зачастую командировка – это значит, не на колёсах, а на своих двоих надо до места добираться по лесам и болотам, например, в Вадью.

Начальник областного Управления культуры М.И.Ноговицына, от души радовавшаяся творческим успехам коношан на областных и зональных конкурсах и фестивалях, высоко оценивала роль в этих успехах Р.И.Клементьева. И мечтала видеть в нём заслуженного работника культуры – такого высокого звания он вполне заслуживал. Но море перетянуло Рудольфа Ивановича.

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

Полвека с музыкой

Лично я не знаю никого из числа жителей Коноши и района, кто бы сравнился с Георгием Сергеевичем Югалдиным по музыкальному стажу. Полвека! За эти полвека уже так привыкли к Югалдину, что как бы и не замечаем, насколько удивителен этот человек.
В 1959 году прибыл в Коношу, и с тех пор десятки лет отработал в музыкальной школе, затем немало лет – в Доме культуры, будучи на пенсии, аккомпанировал хору ветеранов, а сейчас – снова в музыкальных классах Школы искусств, хоть и не в штате, а на подмене, но всё с тем же профессиональным мастерством баяниста. Всё такой же слух, всё так же послушны пальцы, всё та же исполнительская виртуозность…
Конечно, на нашем веку было немало ярких творческих людей, оставивших свой след в музыкальной культуре. Назову тех, кого лично знал. Директор музыкальной школы Р.И.Клементьев, разносторонне талантливый Александр Циварев (Алёшин), столь же разносторонний Л.Н.Зимин, супруги Алик и Татьяна Друговские, Гера Иванов, Володя Дитятев, Витя Новиков – в Коноше, Вадим Салов, Александр Свинин и Сергей Дунин – в Ерцеве, Леонид Коношонок – в Подюге. С иными из них Югалдин учился вместе в АМУ, в том числе с Зиминым, Новиковым, Друговским, всех коллег отлично помнит. Увы, о коллегах приходится говорить в прошедшем времени, действующим музыкантом остался у нас баянист и гармонист Виктор Новиков, остальные – кого уж нет, а те далече, иные спились, что, увы, не редкость средимузыкантов, другие отошли от музыкальной деятельности…
В этом смысле творческая судьба Георгия Сергеевича уникальна. Она уникальна была ещё 20 лет назад, а 10 лет назад воспринималась подавно необычной – 40 лет музыкального стажа! Ещё и в 2000 году не только ни один концерт в ДК, но и ни одна поездка с концертом по району не мыслились без аккомпаниатора Югалдина. Но чтобы полвека преподавательской и концертной деятельности, гастролей? Таких патриархов, наверное, во всей Архангельской области поискать. И на любой сцене, хоть главной районной, хоть маленькой сельской, он, как всегда, играет от души, мастерски, не зная усталости, и в полной гармонии с вокалистами.
Лично мне больше всего нравится, когда он на сельском празднике грянет плясовую, – устоять невозможно! Кто и плясать не умеет, и те приплясывают. А особенно волнующей бывает плясовой наигрыш, когда сойдутся дуэтом Югалдин с баяном и Новиков или Добровольский с гармошкой.
Кудрявый, колоритный, с улыбкой на добродушном лице, дородный – в его могучих руках самый большой баян кажется невесомым, а гармошка выглядит игрушечной. Всегда и при любых нагрузках – неутомимый и оптимист, ко всей репетиционной и концертной нервотрёпке, ко всем транспортным неудобствам у него – полная невозмутимость.
Эти полвека – целая жизнь! – отданы Коноше и району. Можно сказать, вся вторая половина ХХ века и первое десятилетие века нынешнего связаны с именем Югалдина. Без него невозможно представить культуру района, историю музыкального образования многих поколений коношан.

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

Иван да Марья

Мне довелось в разное время редактировать стихи и рассказы Ольги Чертовой для публикации в газете. Представлено её творчество и в моих книгах о Вадье, Сосновке, Коноше (лесозаводской посёлок) А этот её рассказ «Чакушка» можно посвятить всем нашим музыкантам (называть их не буду), чей яркий талант сгубила «злодейка с наклейкой».

Чакушка

Марья рано осталась вдовой – муж под поезд попал. Дети уже давно выросли, а её и возраст не берёт – всё такая же весёлая и боевая. И до чего до песен любитель, хоть в праздники, хоть на работе – везде её голос слышен, за душу хватает.
Но, как говорится, – «Какая песня без баяна? Какая Марья без Ивана?».
Есть и Иван, да ещё и гармонист и баянист каких мало.
Марья на одном конце деревни живёт, Иван – на другом, но в праздники или на вечеринках – где она, там и он.
Ну чем, спрашивается, не пара? Да вот беда – Иван принять на грудь чересчур любил. Потому и жил один.
В какой-то вечер управляется Марья по дому и слышит: ворота брякают. Окликнула:
– Кто, крещёный?
А то Иван пришёл. Поздоровался:
– Здорово живёшь, Марья Пантелеевна.
– Живу-не жалуюсь, – ответила. – А сам-то как?
– Да тошно что-то, тоска…
– Ну, эта беда поправимая. Неси свою гармошку, тоску-то и развеем.
– И то правда. Тады я за гармошкой!?
Марья самовар поставила, гостя ждёт. Долго ждать не пришлось, быстро обернулся. Прошёл со своей гармонью в передний угол, сел поудобнее на лавку, развернул меха, пробежался пальцами по ладам. Эх, хорошо!
Запела Марья, и вот уже вся душа её в песне…
А Иван недолго играл.
– Марья, я вот чё думаю: Нать бы за чакушкой сходить.
– Неужто побежишь, играть не будешь?
– Не-е-е. Ты сама сбегай, быстрей меня обернёсси.
– Эко чего придумал! Не пойду!
– Тогда играть не буду – настроя нет, пальцы сводит.
«Эка холера, – думает Марья, а сама от гармошки глаз не сводит. – А ведь придётся идти, душа песни просит».
– А гроши-то у тебя есть?
– Не-е-е… Заторопился сюды с гармошкой, не взял.
«Ой, хитёр же ты, однако, – покачала головой. – Ну да делать нечего».
Обула катаники, фуфайку с гвоздя сдёрнула, платок на голову – пошла.
Принесла чекушку, закуску поставила и стопочку с напёрсток – родительское наследство. Сама тем временем две чашки чаю из самовара выпила. Ивана Ванечкой величает, стопочку наливает.
Выпил он раз-другой и снова взялся за гармонь. Играет так, что не хочешь, а запоёшь и запляшешь под его двухрядку.
Марья песню завела, другую… Куда и годы делись, растаял груз забот, глаза сияют. Разрумянилась, прямо цветёт вся, как та черёмуха за окном, о которой поёт. И до чего же у них ладно получается! Веселье на весь дом. Песня за песней. Марья уж и в пляс пошла.
– Куды торопишься, дай ешшо стопочку пропустить.
– Пей, касатик, пей, для тебя ничего не жаль!
Так у них и пошло за столом: Иван – одну стопочку, Марья – пять песен и в каждую всю душу вкладывает.
А время на ходиках уж ко сну идёт. Тут и «чакушечка» у Ивана закончилась.
– Слышь, Марья, нать бы ешшо за чакушкой-то сбегать, – говорит Иван.
Вышла Марья из-за стола, отвесила гармонисту поясной поклон, рученькой взмахнув по-старинному и со словами:
– Извиняйте, Иван Григорьевич, а больше песен не знаю!
Ольга Чертова.

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

Художник стал путейцем

Волею судьбы, а точнее – по направлению Архангельского культпросветучилища я оказался в должности художника Дома культуры в своей родной Коноше в 1964 году. Привожу эту деталь своей биографии к тому, что именно с того времени, не имея профессионального художественного образования (а кто его тогда имел в провинции?), но, видимо, не без задатков, я не столько по должности, сколько по увлечению довольно быстро приобщился к доселе далёкому для меня жанру портрета, портретного рисунка. И занимался им более 40 лет, пока позволяли зрение и душевные силы. Конечно, рядом или же просто в моём поле зрения перебывала уйма художников, занимавшихся портретом, начиная от Вениамина Калинина, затем – Сергей Зобов, Андрей Яковлев, Саша Блужневский…
Надо сказать, интересный и загадочный это процесс, когда карандаш выявляет на бумаге характер человека. Глядишь на рисунок и с изумлением вопрошаешь про себя: как же так? Получается, что смотришь на человека и глазами как бы не видишь его по-настоящему, фотоаппарат тоже не видит, а карандаш – увидел, и вот он, характер, как по ладони читать можно. Занятие это довольно-таки трудоёмкое, большого душевного напряжения требует, немалых моральных и физических сил, потому обращался к жанру портрета не так часто, как хотелось бы. Но за многие годы была всё же создана изрядная галерея земляков, у кого-то, возможно, и сейчас хранится мой рисунок, сделанный с натуры. В сравнении с названными художниками, мои портретные рисунки, считаю, не хуже – есть сходство и в какой-то мере выявлен характер портретируемого. Могу даже утверждать, что был «законодателем мод» в портрете.
А теперь – о главном. Возможно, не без оснований я считал, что за все эти 40 лет никто меня не превзошёл в среде творческой богемы. А превзошёл человек вне этой богемы, к рисованию как бы не имевший отношения – инженер-путеец Коношской дистанции пути (ПЧ-18) Н.А.Матвеев. Одно время мы с ним работали в одной организации (я ушёл из ДК в ПЧ-18) и постоянно общались.
Достаточно было одного рисунка, чтобы я пришёл к такому невесёлому для меня выводу: Матвеев сильнее меня как портретист. Впрочем, я не комплексовал по этому поводу, мы с Матвеевым, если скаламбурить, – в дистанции, но не на дистанции: работаем с ним в дистанции пути, но не соперники на какой-нибудь дистанции, где есть финиш. Он – инженер, я – художник-дизайнер. Рисунок Нил Анатольевич сделал, изобразив меня в профиль. Показывал он и свою живопись – этюды маслом. До этой живописи, мне, любителю-самоучке, и подавно далеко.
Если я – самоучка, то Матвеева трудно назвать самоучкой, хотя он и не стал профессионалом-художником, не вошёл в корпоративные ряды мастеров кисти. В юности горожанин увлечённо занимался в изостудии и подавал большие надежды. Но учиться профессии пошёл не на художника, а на железнодорожника. Ещё и после технического училища знакомые, в том числе маститые художники, советовали ему заниматься живописью, развивать природный талант, видели в этом его призвание. Но то было время голодного военного детства и послевоенной нужды, надо было работать, иметь твёрдый заработок, чтобы себя обеспечить и родителям помогать.
Дальше – работа, в которую окунулся с головой. В созданную в 1957 году Коношскую дистанцию пути пришёл в 1958 году, и многое приходилось начинать с нуля. 44 года отданы труду на железной дороге!
Работа, а там и семья… В конце концов искусство, как регулярная практика живописи и рисунка с натуры, оказалось отодвинутым на задний план. Но и в Коноше Нил Анатольевич оставался одним из самых верных поклонников, ценителем и знатоком изобразительного искусства во всех его течениях. Был сторонником реалистического направления, восхищался передвижниками. Да и кисти не совсем забросил.
В 1960 году в районном Доме культуры (ещё в старом деревянном) состоялась первая районная выставка художников-любителей и народных умельцев. Живопись на ней была представлена акварелями молодого инженера ПЧ-18 Нила Матвеева. Из Коноши его работы были отправлены на областную выставку. Так что и тут Нил Анатольевич – первопроходец. У каждого художника, пусть он и самоучка, есть своя сильная сторона. Что касается техники живописи, то равных Матвееву не было ни в 1960 году, ни в последующих.
Его широкий кругозор, образованность, начитанность и ум поражали и восхищали всегда. Помню такой случай. По пути на работу то и дело встречал жителя Кирпичного Дуркина, он меня знал и как-то при встрече попросил нарисовать его мать, с фотографии. Пришёл к нему за фото, посидели, побеседовали, а заодно хозяин дома показал мне тетрадь стихов, спросил моё мнение о них, мол, стоит ли продолжать этим заниматься? Я прихватил с собой фото и тетрадь, на досуге почитал её. Некоторые стихи весьма понравились, исправил в них мелкие грамматические погрешности с намерением предложить стихи в районную газету. В ПЧ показал эти стихи Матвееву – в уверенности, что он подтвердит моё мнение: стихи хорошие. А Нил Анатольевич огорошил: «Стихи хорошие, но – плагиат». После чего и я обратил внимание на то обстоятельство, которое пропускал вначале: наряду с хорошими, в тетради были совершенно беспомощные вирши, где поэзия и не ночевала. Значит, к своим плохим добавил чужие хорошие? Пошёл в редакцию, показал Алику Забалуеву. Мнение Алика было однозначным: плагиат. Позже «автор» и сам подтвердил это – записывал в тетрадь свои стихи и чужие, какие понравятся…
Разносторонне одарённый, Н.А.Матвеев нашёл другое призвание, помимо инженерной деятельности. Это охота. Она стала для него и творчеством, и увлечением, и отдыхом, и общением с природой. По сути, тоже искусство.
В 1973 году об этой страсти Н.А.Матвеева я написал заметку в районную газету. А закончил заметку наивным пожеланием: «Удачной вам охоты, Нил Анатольевич!», чем наверняка вызвал улыбку у многих бывалых людей. С точки зрения охотника такое пожелание – плохая примета, охота будет неудачной. А я-то пребывал в полной уверенности, что выражение «Ни пуха ни пера!» является сугубо студенческим напутствием на экзаменах. Годы спустя поинтересовался у ветерана при встрече: помнит ли ту заметку с насмешившей всех охотников концовкой?
– Как не помнить. Но я не суеверный. Охотничий азарт и успех зависит, конечно, не от примет. Да и результат для меня – не главная цель, я же не промысловый охотник…
Как-то коношский краевед Я.Г.Титов говорил, что никто из железнодорожного начальства не мог ответить ему на вопрос, где железная дорога Москва – Архангельск пересекает южную границу Коношского района, с которой начинается Архангельская область?
Я поинтересовался на этот счёт у Матвеева. Нил Анатольевич ответил сразу:
– 668-й километр, девятый пикет, посёлок Февральский. Там как раз квартальная просека проходит поперёк железной дороги. Та просека – она же и граница Вологодской и Архангельской областей, с неё начинается наш Коношский район.

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

Первая книга о Коноше

Три Сергея

В 1998 году, к Дню Коноши, к её 100-летнему юбилею, вышла в свет первая книга о Коноше местного автора – «Коноша и коношане». В 2008 году ей исполнилось десять лет.
В 2007 году последние экземпляры тиража книги «Коноша и коношане» были вручены победителям районного конкурса краеведческих исследовательских работ среди школьников... Итак, почти 10 лет эта книга использовалась районной администрацией в качестве своеобразного сувенира. Её дарили почётным гостям, вручали на публичных мероприятиях, таких как названный конкурс, а также на торжественной регистрации новорожденных молодым родителям – с тем намёком, чтобы новое поколение коношан вписало свою добрую страницу в историю Коноши.
Наверное, уместно будет сказать об этой книжке, вернее, об истории её создания, ведь она и сама уже стала частью истории Коноши. Когда пришла такая мысль, не раздумывал долго, каким должен быть этот сказ – он у меня уже был на руках. Вот как это вышло.
В 1998 году, когда была издана моя книжка, я получил два отзыва на неё. Не со всеми замечаниями можно было согласиться – об этом ниже. А главное в данном случае то, что отзывы побудили меня рассказать их авторам, как создавалась эта книга. Думаю, привести тот рассказ, написанный по горячим следам и с приметами того времени, – это и будет самым подходящим вариантом рассказа о книге.
Первая рецензия была от бывшего коношанина Сергея Ниловича Матвеева из Архангельска. Не в том суть, что первая, а в том, что написана с блеском и читается как поэма! Без неё уже не мыслится и сама книга. Если мой рассказ о книге, с моей точки зрения уместен, но необязателен, то рецензия С.Матвеева просто должна быть представлена, в обязательном порядке. Мой дилетантский подход во всём, что касается железной дороги, выправлен профессионалом. В итоге «Замечания» можно считать как необычное и необходимое приложение к книге «Коноша и коношане». Поскольку переиздания книги «Коноша и коношане» с приложениями-замечаниями не предвидится, считаю нужным включить рецензию С.Матвеева в книгу «Коноша и коношане»-2.
Ещё был отклик из Няндомы – от Виталия Родина, автора книги «100 лет» (Архангельск, 1997 г. – к юбилею Арх.отд.Сев.ж.д.). Кстати, книга вышла под редакцией начальника отделения дороги П.И.Скидана, в своё время работавшего в Коноше.
Вспомнив «десять лет спустя» о своей книге, вспомнил и о том, что уже не один год переписываюсь с профессором того самого, упомянутого С.Матвеевым, института инженеров путей сообщения С.И.Логиновым. Написать рецензию на книгу я его не просил – уж если инженер Матвеев «навёл критику» на неё, то профессор Логинов вообще может не оставить от неё камня на камне. А попросил прокомментировать рецензию С.Матвеева. Не потому, что усомнился в правильности иных замечаний, а «для весу» – пусть маститый профессор что-то добавит, а где-то, может, и поправит своего молодого коллегу.
И Сергей Иванович исполнил мою просьбу, сделал некоторые замечания, на мой взгляд, интересные. А главное – участник проектирования Коноши-2 и других станционных систем в нашей области С.И.Логинов и сегодня остаётся неравнодушным к Северной железной дороге и конкретно к Коноше. Обладая огромным кругозором и опытом проектирования в масштабах всей страны, именитый учёный и проектировщик видит перспективы развития нашей «железки»!
В итоге сошлись три Сергея – автор книги Сергей Конин, рецензент Сергей Матвеев и профессор С.И.Логинов (как и подобает профессору, – строгий, так что пусть извинит меня Сергей Нилович, я вроде как подставил его под критический удар). Каждому из них предоставлено слово.
Итак, первое слово – С.Н.Матвееву.

Сергей Матвеев:
«А теперь о самом интересном…»
(Замечания и дополнения по книге «Коноша и коношане»)

Стр.14: Болото засыпали балластом.
Технологическая неточность. Вероятно, Вы слабо представляете, как устроен железнодорожный путь. По отмеченной изысканием трассе создается сначала земляное полотно. Оно состоит из насыпей и выемок. Для экономии средств, где возможно, грунт перемещается из выемок в насыпь. При неподходящих грунтах или их отсутствии разрабатываются карьеры, преимущественно поблизости и с использованием песчаных грунтов. После отсыпки полотна и строительства искусственных сооружений (труб, мостов) отсыпается балластная призма, которая и состоит из Вами названного балласта, и которая служит основанием для укладки верхнего строения пути. Балласт – это специальный материал, нередко искусственно создаваемый, и очень дорогой. Количество его, по сравнению с карьерными грунтами, нужно весьма небольшое. Так, часто используется гравий, галька, либо гранитный щебень, получаемый путем строго определенного размалывания гранита в специальных дробилках. Иногда используют асбестосодержащие грунты с Урала (синий или зеленый балласт). Балласт должен быстро пропускать влагу и медленно подвергаться загрязнению. В общем, заваливая болото балластом, Мамонтов мог с таким же успехом заваливать его подвижным составом, по стоимости это было бы почти одинаково. Он же заваливал просто грунтом, что брал с выемки Кирпичного.

Стр. 13: О паровозах и тепловозах
Надо сказать, что и своим нынешним местом Коноша обязана именно конкретному типу, серии локомотива, а не купеческим взяткам. Почему это скорее всего так – изложено ниже. А пока – краткий исторический экскурс. В детстве я очень любил паровозы, как и вообще – локомотивы. Они привлекали многих мальчишек своей мощью, скоростью, внушительным видом и вообще – техническим великолепием. Ну чем еще можно было полюбоваться в то время в Коноше? Самолетами?
Да, прилетали «кукурузники» АН-2 или вертолеты МИ-4, но нас отгоняли далеко от мест их приземления, да и надолго ли они жаловали к нам? Единственно, я помню великолепную картину прохода низколетящего четырехмоторного реактивного бомбардировщика над нашим домиком по ул. Тельмана. Был яркий солнечный летний день. Родители были на работе. Я как раз сидел на крыше, любил это делать. Был, по-моему, 63-й или 64-й год. Раздался приближающийся дикий рев с севера, и совсем низко, метрах в 100-150 над крышей пронеслась серебристая громада с красными звездами. Это был знаменитый бомбардировщик Мясищева, 3М или М4, самый большой из когда-либо строившихся в СССР военных самолетов, причем – почти в самом центре Москвы, в Филях.
Кто бы мог подумать, что мой школьный друг Славка Певгов, а ныне – доктор физико-математических наук Вячеслав Геннадьевич, позднее возглавит производство ракет и прочей военной техники на этом самом заводе – ГКНПЦ им. Хруничева http://evkulaga.narod.ru/
Позднее я слышал, что это был тренировочный полет на учениях ПВО, самолет изображал американского агрессора, стремившегося пройти на юг вплотную к нашей локаторной точке ПВО на предельно малой высоте.
Итак, о паровозах. Надо анализировать справочную литературу и материалы строительства дороги, чтобы узнать типы локомотивов, применявшиеся в конце 90х годов XIX века на узкоколейной ветке Вологда – Архангельск. Вообще-то, получение этих данных – для Вас весьма важный вопрос. Можно заглянуть в архивы строительства дороги, можно обратиться и в железнодорожный музей бывшего ЛИИЖТа, ныне ПГУПСа. Во всяком случае, мне о них ничего не известно. Паровозы Ов тогда еще не существовали. Это было чудо техники, выпущенное где-то в 1907-1910 годах. В двадцатых стали поступать паровозы Э с множеством индексов. Это были лицензионные, по-моему, шведские модели. Их можно отыскать самых разных заводов: отечественных, венгерских, румынских и т.д. О том, насколько хорош паровоз, можно судить по тому, что, когда все паровозы были уже не у дел, МПС создало мобрезерв на случай ядерной войны, у нас такие резервы были при депо Вожега и Мудьюга. Из сотен паровозов отбирали лучшие серии, остальные шли в металлолом. Серия Э, несмотря на возраст, была оставлена в наибольшем количестве, в то время как более молодые по возрасту локомотивы СО (советского периода) и зарекомендовавшие себя очень неважно, были переплавлены. В настоящее время мобрезервы кое-где ликвидированы совсем и проданы на металл в Японию. Созданные в начале тридцатых паровозы ФД и ИС были мощными, но неэкономичными, и после войны их заменили известной у наших паровозников серией Л (Лебедянские), впоследствии чуть модернизированные «Лебедянки» – ЛВ, Коломенского паровозостроительного завода. Поговаривают, что это – позаимствованные по ленд-лизу американские модели. Паровозы были очень хороши, поэтому они тоже попали в мобрезерв по отставке. «Л»-ки и сейчас еще можно встретить в некоторых депо – как котельные или на подсобной работе. Мне, как мальчишке, довелось посмотреть вдоволь на серии Л, СО, Э и немного на ЛВ, которые были редкостью.
Пассажирские водили роскошные локомотивы Су – Сормовские усиленные. Это были великолепные машины, отливавшие золотой латунью, красной краской огромных колес и зеленью котлов. Позднее их заменили П-36, пришедшие из столичных депо. Это была лебединая песня паровозной технологии, где машинист мог выглядеть вполне прилично, и даже рискнуть одеть белую сорочку. Но и они просуществовали на коношском перроне недолго.
В 1962 году из окон школьного класса мы услышали необычный гудок и увидели необычный локомотив. Это пришел первый тепловоз серии ТЭ-2. Для нас это было событие на несколько недель... Но массовые машины пришли с 1963 г. более новой серии – ТЭ-3, и с тех пор паровые локомотивы мы стали видеть все реже и реже.
Потом появились и первые жертвы: на перегоне Ерцево – Явенга пропал помощник машиниста. Поиски ни к чему не привели, только спустя несколько месяцев его обнаружили в кустах, повесившегося. Медики сообщили: вероятное помешательство на профессиональной почве – постоянный сверхнормативный шум на рабочем месте. Видимо, это приняло массовый характер на ТЭ-3, так как вскоре они были заменены на новые, значительно более мощные и менее шумные Луганские 2ТЭ10Л.
В пассажирском движении работали те же машины, иногда с востока приходили экзотические ТЭП-60 из Кулойского депо. В маневровой работе дело делали чешские машины – проворные ЧМЭ-2 и позднее ЧМЭ-3 (Чехословацкий маневровый, электрическая передача).
И лишь в восьмидесятых с осуществлением электрификации на коношские перегоны пришли электровозы ВЛ-60 и ВЛ-80 Новочеркасского завода. Это самые мощные локомотивы для электротяги на переменном токе.

Стр. 135 и 256: Вторые пути на Печорской магистрали.
Книга совершенно точно отмечает, что т.н. Печорская ветка (теперь все это Северная ж.д.) стала строиться на Вельск задолго до войны, как лесовозная дорога. Соответственно, и строилась она абы как, непрофессионально, без проведения должных изыскательских работ (см. ниже). Поэтому даже теперь ехать по ней на скорости, находясь в кабине локомотива, несколько даже страшновато. Но, самое главное, после сдачи Печорской магистрали в 1941 году этот участок стал лимитировать вес угольных маршрутов, поднимающихся от Вельска на Коношскую гряду. Решения принимал Сталин уже в ходе войны; ни денег, ни людей он не жалел. Было решено спрямить неудачный участок, но существующую ветвь не закрывать, открыв по ней, как и по новой, двустороннее движение – вещь почти уникальная на сети наших дорог. Новая трасса позволила увеличить вес угольных маршрутов на 30% с востока, а также пропускать скорые поезда в обоих направлениях. Изыскания были проведены идеально четко, что можно отметить даже непрофессионалу, едущему по этому пути.

Стр. 230: О Бродском.
Вероятно, если Коноша и войдет когда-нибудь в мировую историю, так это только потому, что туда сослали Нобелевского лауреата Иосифа Бродского. Жаль, что Вы так много уделили внимания трудотрядам и гортопам, заготовке дров, тифу, грязи и прочим суетным заботам Коноши и так чудовищно мало – Бродскому... Есть много изданий, откуда можно просто заимствовать, со ссылкой на авторов.

А теперь о самом интересном: откуда есть пошла коношская земля. Итак, действительно ли купцы определили место на болоте как будущую станцию или нечто другое?
Личное мое мнение: Ваша гипотеза ошибочна. И вот почему.
Как вообще строятся железные дороги? В конце прошлого века это было уже довольно отработанным местом, почти классикой. Мало что изменилось и на сегодня, надо сказать.
Во-первых, составляется техзадание на проектирование. Составляют его комиссии при правительстве или иные подобные органы, в общем, заказчик (государство) в адрес подрядчика – частной компании в данном случае, либо государства же в советское время и т. д. Вот здесь и указываются различные пожелания, куда и зачем идет дорога, просьбы и требования купцов, военных, губерний, земств и т. д. Так что Ваши купцы должны были дать свои пожелания задолго до прихода к ним рельсового пути, поскольку потом менять что-то было бы слишком поздно.
По техзаданию составляется проект либо подрядчиком, либо специальной организацией, в советские времена этим занимались проектные институты Гипротрансстрой и др. Министерства транспортного строительства. Проект, как правило, во все времена носил весьма приблизительный характер, и сметные расходы многократно превышались фактически. Найти проект Саввы Мамонтова, я думаю, можно. Надо обратиться в МПС, а также в ведущие учебные институты – МИИТ и ЛИИЖТ (как ныне называется первый из них – не знаю). Во всяком случае, там скажут, в каких архивах его следует искать. Проект включает и очень существенную стадию – проведение изысканий по трассе, то есть определение точного положения самой трассы на карте. Для выполнения этих работ привлекаются различные специалисты – топографы, геологи, экономисты, тяговики, и др. Причем, первоначальное содержание техзадания подвергается ревизии, в случае особо негативных результатов изысканий, понуждающих отказаться от строительства станций в том или ином неблагоприятном или невыгодном экономически месте. Так, если Вы посмотрите на мелкомасштабную карту Коноши и окрестностей (возьмите карту масштаба 1 см: 250 м, имеющуюся в Автодоре области, копия ее есть и в Коноше) то увидите, что Коношская гряда стала для профессионалов-изыскателей крепким орешком.
Взять ее в лоб не получилось, и для того, чтобы достичь Коноши, дорога заходит на гряду как бы слева. То есть, с юго-запада на северо-восток.
Перепад высот здесь 30-40 метров, и для крошечных узкоколейных паровозиков конца XIX века – это серьезное препятствие. Несо¬мненно, что это место было в техзадании, иначе проще бы было вообще обойти гряду слева и не проводить огромные объемы земляных работ по многочислен¬ным выемкам для снижения величин руководящих (определяющих вес будущего поезда) подъемов. Тем не менее, на перегонах Лухтонга – Ерцево – Перхино – Колфонд было достигнуто еще приемлемое значение уклонов, ситуация с севера и, особенно, с востока – много сложнее.
Кто проводил изыскания в то время? На сохранившихся чугунных реперах, вмурованных в стены водонапорных башен Лухтонги, Коноши, Вандыша отли¬та надпись: «товарищество военных топографовъ» или что-то вроде этого. Ве-роятно, они и проводили основную работу по изысканиям.
Теперь самый пикантный вопрос: что побудило проектировщиков поставить станцию на жутчайшем болоте, которое еще и имеет под собой подземное озеро немеряной глубины? И вообще, как расставляются станции по трассе? Их что, каждый раз купцы расставляют и взятки дают? Вот здесь-то нам с Вами и при-годился бы либо проект Мамонтова, либо тип и серия того локомотива, что должен был таскать вагоны по трассе. Дело в том, что для данного типа локомо-тива, профиля пути, веса поезда существует понятие «тяговое плечо». Что же это такое?
Есть наивные люди (их много), которые полагают, садясь в поезд, что данный тепловоз и данный машинист довезут их аж до теплого Сочи или Москвы в том же экипаже, что и в момент отправления. Есть даже песня очень известного коллектива; кажется, она называется «Комсомольская площадь». Там поется: «Хорошо машинистам: их дело простое – в Ленинграде сегодня, а завтра – в Ростове» Если бы о летчиках, то это так. Но хотел бы я посмотреть на машини¬ста, который из Ростова повел бы состав в Ленинград. Во-первых, я сомневаюсь, что он довел бы его вообще, так как состав надо вести круглосуточно, а про-должительность рабочего времени любого члена локомотивной бригады не должна превышать 12 часов с момента явки на работу до момента ухода из де¬по. Иначе возможны тяжкие последствия.
Бригада имеет право по истечении 12 часов нахождения на работе, коль скоро кто-то о ней не позаботился, опустить пантограф электровоза, закрутить тормоза, подложить тормозные башмаки под бандажи колес состава, запереть кабину локомотива и уйти отдыхать. И никто, даже министр ничего не посмеет сказать уставшим машинистам. В моей прак¬тике один такой случай был...
Во-вторых, машинисты и помощники обкатыва¬ются на данном участке (тяговом плече) месяцами и годами, знают тут каждый уклон и каждый сигнал, и когда сверкнут глаза лисицы в той кривой, потому как только разминулись со скорым, а там ресторан, а лиса вышла поискать объедки... А ведя поезд по совершенно незнакомому участку от Питера до Ростова, можно и «красный» проехать, и массу других дел натворить... Маразм поэта, од¬ним словом. Надо знать, о чем пишешь!
Кроме критерия рабочего времени, тяговые плечи рассчитываются, исходя из максимального веса поездов на данном плече, их скорости, наличия условий для комфортного отдыха бригад (наличие домов отдыха) и так далее. Скажем, пример такой. У нас в ТЧ-1 было три тяговых плеча: Ярославль – Да¬нилов на север (75 км), Ярославль – Александров (180 км) и Ярославль – Орехо¬во (250 км) на юг. Северное плечо – значительно меньше нормы, это обусловлено конечным пунктом электротяги на постоянном токе, туда мы иногда обора¬чивались два, а то и три раза за одну явку. На юг – длины оптимальные, а на Орехово – даже тяжелая с некоторыми поездами и плохим графиком. Это с гру¬зовыми поездами. В то же время московские машинисты депо Москва-3 водят все пассажирские поезда из Москвы до Данилова. Это одно плечо для них. Ско¬рости у них приличные, пропускают пассажирские хорошо – почему бы не ехать?
Мы, разумеется, не станем анализировать расстановку плеч досконально для тех далеких времен, однако, вспомним, что для паровозов был еще и такой критерий, как наличие воды. Вода была особенно нужна для преодоления наи¬более крутых, т.е. руководящих подъемов. В случае с Коношей и маленькими паровозиками надо бы еще знать среднюю расчетную скорость или техниче¬скую скорость состава. Полагаю, что по тем временам она была где-то 15-20 км/час и складывалась из суммирования времени в пути, остановок для пополнения воды, дров, смазки букс и т. д. Еще мы учтем то обстоятельство, что на ст. Вожега мамонтовские инженеры заложили локомотивное депо – оно есть там и сейчас, в законсервированном виде. Итак, вожегодские машинисты имели два плеча в те далекие времена: одно – до Вологды, второе – до Няндомы. Более на этих участках никаких старинных депо нет и не было никогда.
Однако заметим сразу, что плечо Вожега – Няндома имеет длину 60 + 90 км = 150 км и при техни¬ческой скорости 15 км в час невыполнимо. Следовательно, проектировщик должен был подумать о пункте оборота, которым и должна была явиться гипо¬тетическая Коноша. Логически правильно было бы создать этот пункт на сере¬дине 150 км участка, то есть в 75 км и от Няндомы, и от Вожеги, то есть в Мелентьевском, что совершенно логично предполагалось в первоначальном вари¬анте проекта. То же имело место и на юг от Вожеги (Харовская), но это нас не интересует. Так все же почему Коноша оказалась на 20 км южнее? Мне кажется, что это решили три фактора: наличие и расстановка пунктов забора воды (Лухтонга, Вандыш), расстояния до них, а также продольный профиль пути.
Итак, первым остановочным пунктом после Вожеги через 30 км определяется Лухтонга. Факторы все за нее: отличная незаболоченная площадка, наличие хорошего источника водоснабжения (р. Сенная), впереди тяжелые для маленьких парово¬зиков подъемы на Коношскую гряду, то есть вода нужна именно сейчас. Примерно то же для поездов, идущих с севера на гряду из Вандыша. Сразу за тяжелейшим подъемом на гряду на перегоне Фоминская – Мелентьевский долж-на была бы находиться станция оборота Коноша. Однако, расстояние от Ван¬дыша до этого места еще слишком мало, а расстояние для южного поезда – слишком велико. К тому же, обустраивать большую станцию вплотную к руко¬водящему уклону чревато – при недосмотрах вагоны могут убежать вниз к Вандышу и вызвать крушение... Станция ведь создается, возможно, на века... С точ¬ки зрения профиля, идеальным местом был, конечно, Ширихановский, я думаю, немало инженеров повздыхало и почертыхалось, прикидывая станцию именно в этом месте, но из-за отсутствия воды поблизости отказалось от него совершенно решительно.
Вот тут-то и привлекло внимание проектировщиков небольшое болотце в кот-ловане, окруженном со всех сторон возвышенностями. Вероятно, будь в распо-ряжении инженеров землеройная техника похлеще, линию можно было бы про-вести и по берегу Нижнего озера, однако их смутила пара высоток, вставших на пути трассы – это та высотка, на которую поднимается ветка на Мирный и вто¬рая рядом с ней в паре километров – на середине между Коношей и Ширихановским.
Уже сейчас все это можно будет неплохо поглядеть в интернет-программе Google Earth, которая распространяется бесплатно, дистрибутив можно скачать с сайта www.google.com найдя в этом поисковике или в Яндексе.
Там видно, что высотка между Коношей и Ширихановским является определяющей и пиковой точкой всей Коношской гряды, где-то 234 метра, если не ошибаюсь. Хорошо помню из детства, как преподаватель физкультуры водил нас туда на лыжах кататься, там были очень неплохие горки. Поэтому, кроме преодоления этого болота, ничего другого строителям не оставалось… Пришлось с ним Мамонтову капитально возиться и потратить уйму денег и времени на его засыпку. Разумеется, сегодня дорога прошла бы совершенно по-другому, предполагая наличие мощных электровозов, прокладку ЛЭП, компьютерное проектирование, отсутствие необходимости привязок к воде и оборотных депо, а самое главное – возможности современной землеройной техники. Я думаю, что это была бы почти совершенно прямая линия, наподобие железной дороги Москва – СПб. Во всяком случае, прямых участков на ней было бы значительно больше, что отчетливо видно по упомянутому выше новому отрезку Вельской линии.
И Коноша, как транспортно-эксплуатационная точка, остановочный пункт, вообще не была бы на такой новой дороге создана, если бы не было рядом крупных населенных пунктов… Именно ввиду вышесказанного я склонен полагать, что существующее место образования поселка Коноша было принято строителями дороги тех лет интуитивно во изменение проекта, исходя из эксплуатационных соображений, однако же, оно не было самым худшим для людей. Самая высокая точка, «макушка» возвышенности делает это место очень красивым ландшафтом для создания в будущем прекрасной инфраструктуры небольшого, но очень уютного города. Подходы к высоткам и грядам могут застраиваться коттеджами и красивыми многоквартирными домами (то место, где ранее стояла нефтебаза, портившая экологию). Очень хорошо, что советский премьер Косыгин (явился буквально спасителем Коноши) не подписал проект строительства в этом месте металлургического завода, который был построен южнее, в Череповце. Бедный Череповец! Его жителям можно посочувствовать…
Поэтому Коноша, с ее очаровательными болотцами и озерами, может стать, как говорят ученые-экологи, самым чистым экологически местом Архангельской области. Немало этому способствует и внедренная на железной дороге электротяга и уход значительной части тепловозов – очень «неэкологичных» машин с территории желдорстанции.
Сергей Матвеев. Архангельск.


Сергей Конин:
«Кто может, пусть сделает лучше…»

В моём ответном письме не обошлось без полемики, а суть письма – об истории создания книги.

Здравствуйте, тёзка!
Помню по ПЧ-18 Вашего отца как ходячую энциклопедию. Но для меня он был интересен прежде всего как художник. Храню его рисунок 1973 года – мой портрет. Не сомневаюсь, Нил Анатольевич немало бы подсказал по истории станции. Но почему-то я был уверен, что он уже не живёт в Коноше – давно его не видел.
Тёзка, Вы меня просто оглушили железнодорожной спецификой. Что-то из сказанного Вами стало для меня настоящим откровением. Чисто по-обывательски я считал: машинисты поездов по Вельской ветке – это как бы провинциальные, а главные, настоящие – это те, кто ездит через всю страну. Как, скажем, есть затрапезный капитан маленького речного буксира и есть капитан дальнего плавания на океанском лайнере. А оказалось, что Вельская линия во время войны была наиглавнейшей.
Переиздание книги, чтобы что-то исправить, вряд ли состоится. Не уверен также, что за счёт продажи книги окупится часть расходов администрации на её издание. Книга-то – на любителя, продано всего лишь несколько экземпляров. Даже в дни празднования юбилея Коноши массового спроса на неё не было. Хотя цена смехотворная: всего-то 22 рубля. За два юбилейных дня торговцы спиртным выполнили месячные планы по выручке, значит, деньги у населения есть. Во всяком случае, Вашу информацию с уточнениями и исправлениями, касающимися книги, постараюсь каким-то образом использовать в дальнейшем.
По поводу совета обратиться в МПС, ЛИИЖТ и ещё куда-то для поиска архивных данных моя первая реакция была: Господь с Вами! Какие ЛИИЖТ и центральные архивы? Книга создавалась в таком пожарном порядке, что даже в областные Архангельский и Вологодский архивы не обращался.
По идее, к такой книге готовятся если не годами, то хотя бы загодя. Предварительно связываются с архивами, ведут изнурительную переписку, повторяя один и тот же вопрос по разным инстанциям, как это делал В.А.Корытов по поисковой работе. А у меня как было? В середине января поставили в известность, что с февраля я четыре месяца буду работать в администрации, писать книгу по истории Коноши, в мае она должна быть отправлена в типографский набор. Редакция отпустила на такую работу без проблем – сэкономила на фонде зарплаты. Администрация определила месячную зарплату меньше, чем в редакции, и предупредила, что гонорар не предвидится – нет денег, Вельской типографии заказ сделан, а рассчитываться пока нет возможности.
Надо сказать, материальная сторона для меня значит немало, если учесть, что в квартире 10 (десять!) едоков и ещё одна дочь учится в Ярославле на медсестру и её проживание-пропитание – за мой счёт. А работник во всей этой ораве до последнего времени пока я один. Всё это к тому говорю, что мог бы выставить администрации какие-то свои условия. Вы, конечно, поняли, что предложение администрации я принял без колебаний и без всяких условий. Такой шанс – написать книгу о Коноше и увидеть её изданной – я никак не мог упустить.
По всем статьям, созданием книги должен был заниматься наш признанный краевед А.Н.Чирков, у него и архив должен быть достаточный – Аркадий Николаевич десятки лет занимался историей Коноши и района. Но его уж нет… А другие краеведы, возможно, не решились взяться за такой труд.
Поначалу видел свою роль в том, чтобы быть составителем. То есть предполагалось что-то типа сборника-антологии из газетных заметок по истории Коноши – в объёме брошюры, мягкий переплёт, грошовая цена. Но уже вскоре выяснилось, что из газетных вырезок историю не составишь, её надо писать.
Внезапность заказа и смена задачи вынудили, за отсутствием архивных данных, писать историю по принципу: история в лицах. Фактически книга состоит из двух книг. Вторая половина, о людях, – сверх программы, но без неё не было бы и истории. Если бы ограничился первой половиной, у меня было бы время «отшлифовать» её, но вряд ли что-то прибавилось бы из архивных данных. Администрация не истратила ни рубля на мои командировки в архивы, командировок просто не было. Даже в Вельск не получалось съездить в типографию, чтобы что-то вычитать, поправить, пока книга в наборе, как это всегда делается при издании книг или публикации журнальных статей. На свои ездить в Вельск не по карману, да и времени, как сказано, не было.
Если бы я занялся этим трудом загодя, то поискал бы людей, сведущих в архивах и имеющих возможность ездить в города. Наше железнодорожное начальство нередко ездит в Ярославль и могло бы что-то по Коноше найти. Эти возможности использованы не были. А какая же история без архивов? Тут я с Вами полностью согласен.
Об архивах скажу ещё вот что. До того как меня «посадили на срок» на четыре месяца, райархив сделал запрос в Архангельск и Вологду. Ответы из этих областных архивов пришли ровно к середине моей «отсидки» в администрации. Из Вологды – пустопорожняя бумага, из Архангельска – две скупые справки, из которых я выжал всё, даже то, что другие не заметили: разные вёрсты в обозначении местонахождения Коноши разных лет.
Об «отсидке» сказано не фигурально. Во первых, кабинетик – изолированный, с решетками на окнах, во-вторых, мой рабочий день составлял 10-12 часов без обеда с небольшими паузами для чая, которым меня потчевали сердобольные сотрудницы кабинета и машинистки. Вечерние часы дома – обдумывать тексты на завтрашний день.
Самый первый снимок в фотоблоке книги, «дорога Мамонтова», можно сказать, попал ко мне криминальным путём.
Работая в ПЧ-18, я все отпуска проводил в поездках по старинным городам, не в пример нынешнему времени. Белозерск, Кириллов, Ферапонтово, В.Устюг, Каргополь… И, разумеется, – Вологда. Там, в Доме культуры железнодорожников, увидел стенд по случаю 100-летия Сев.ж.д. На нём – фотографии, переснятые с фотоальбома времени строительства дороги и станций.
Несколько слов о моей «истории» с тем фотоальбомом. Где-то в 1972 году мне показывали его в запасниках Вологодского краеведческого музея, и я даже успел сделать с одной фотографии рисунок: мост через нашу речку Коношу. Рисунок потом был в нашей газете, и из КГБ ко мне «прикопались», мол, где взял фото? Оказывается, ж.д.мосты запретны для публикаций в газетах – государственная тайна. А когда объяснил, что мой «шпионский след» ведёт в запасники областного краеведческого музея, дали понять, мол, музейным сотрудникам будет «втык» – почему пускают посторонних?
Так вот, о стенде. Юбилей Сев.ж.д. (1968 год) уже прошёл, и тот стенд валялся в углу коридора без всякой надобности, какие-то снимки уже были убраны. Я снял со стенда одну фотографию, ту самую, с железной дорогой. И с тех пор жалею только о том, что не снял все фотографии – наверняка они сгинули. А эта копия узкоколейки Мамонтова сохранилась и попала в книгу.
Допустим, наши железнодорожники, наверное, могли бы и без такого «криминала» заказать в Вологде копии тех фото из упомянутого фотоальбома. Но как я буду выходить на них с такой просьбой, если из отведённых мне четырёх месяцев ровно половину времени вообще не было ясности, договорится ли администрация с Вельской типографией или же мою рукопись просто-напросто заложат в компьютер на хранение.
Из книжных источников у меня был всего один: выпущенная в 1968 году к 100-летию Сев.ж.д. книга «От Москвы до Заполярья». О Коноше там чуть-чуть, но лучше что-то, чем ничего. Интересно то, как книга ко мне попала. Недалеко от конторы ПЧ-18 была в ту пору железнодорожная библиотека, я как-то поинтересовался: что за куча книг там на полу в углу? Оказалось, списанные, ждали отправки на макулатуру. Вот из той кучи я эту книжку и извлёк, ровно 30 лет ей, а Северной ж.д. – 130. Сами понимаете, с таким «справочным аппаратом» историю писать не берутся. Я взялся – в надежде добраться до архивов. Так и не добрался.
Итак, поскольку архивных данных кот наплакал и главным источником сведений стала живая память старожилов, постарался собрать как можно больше воспоминаний. Не все вошли в книгу, но не жалею, что затратил на них время. О стиле было думать недосуг. О страшной спешке говорит хотя бы то, что текст отправляли в Вельск частями, не тратя моё время на вычитку набранного машинистками материала. И когда Вы, тёзка, говорите, что стиль книги Вам показался странным, эта реплика вызывает приступы нервного смеха. Стиля вообще никакого нет. В общем, огрехов много. Но не считаю, что первый блин комом. Некоторым оправданием в отношении стиля могут быть мои резоны на стр.198 книги. О многом не сказано вообще – за четыре месяца всё ухватить невозможно. Как говорили древние: я делал всё, что мог, кто может, пусть сделает лучше.
О Бродском. Согласен с Вами в том, что для Коноши, небогатой на громкие имена (академик Лаверов – не из Коноши, а из Ротковца), Бродский заслуживает большего, чем упоминание о нём начальника милиции. Но вопрос вот в чём. Это для столицы одна малина: что Коноша, что Норенская. А моя книжка – не для москвичей, у которых о нас такое понятие: на далёком севере эскимосы бегали… В их публикациях о ссыльном Бродском без «клюквы» не обходится. Местные читатели простят мне огрехи, но не простят «клюкву». Главное в том, что Бродский отбывал ссылку не в Коноше, а в Норенской, и правильно было бы говорить не о «коношском периоде», а о «норенском периоде поэта»…
Вспомнил, что когда-то был в Вашем «Альма матер», вернее, в его музее, даже книжечку привёз оттуда: «Путеводитель по музею ж.д.транспорта ЛИИЖТ» (1971 г.). И представьте себе, сейчас решил полистать его и читаю: «В экспозиции представлен материал о строительстве крупнейшей Печорской магистрали от Вельска (Коноша) до Кожвы… Даже в этом маленьком «Путеводителе» упомянута Коноша.
…А закончить письмо хочу на том настроении, самом первом, которое было вызвано Вашим письмом-откликом.
Знали бы Вы, Сергей Нилович, как я обрадовался Вашей рецензии. Во-первых, это первый (и, скорее всего, единственный) серьёзный отклик на книгу. Во-вторых, отклик – не просто от сведущего человека, а от сына Нила Анатольевича, который для меня много значил.
За рецензию ещё раз спасибо, для меня она – как подарок судьбы.
5.9.98 г. Сергей Конин.


Сергей Логинов:
«С большим удовлетворением отмечаю…»

Давая общую весьма положительную оценку книге, не могу дать развёрнутую рецензию на неё из-за отсутствия у меня соответствующих знаний, опыта и многого другого. А вот по рецензии нашего общего земляка С.Матвеева на книгу хочу кое-то сказать.
1. «Болото засыпали балластом…»
И далее излагается, как устроен железнодорожный путь. Зачем это нужно? Любой читатель книги понимает, что под словом «балласт» имеется в виду песчано-гравийный дренирующий грунт, который не раскисает, как глина, а пропускает воду и создаёт устойчивое, упругое основание. Этот грунт используется для создания балластной призмы, на которую укладываются шпалы, а также для той цели, которую Вы описали. Так что слово «балласт» в Вашем случае вполне употребимо.
2. «О паровозах и тепловозах… Надо сказать, что своим нынешним местом Коноша обязана именно конкретному типу, серии локомотива, а не купеческим взяткам…»
Я более склонен думать, что не тип узкоколейного локомотива повлиял на выбор направления строительства узкоколейной дороги и места размещения станции Коноша, а совокупность различных факторов, в том числе, может быть, и «купеческие» интересы, что очень вероятно.
3. «Вторые пути на Печорской магистрали…»
С.Матвеев прав в том отношении, что первоначально ветка Коноша – Вельск строилась как лесовозная дорога. Но не «абы как непрофессионально». К 1929-1930 гг. в России был уже огромный опыт проектирования и строительства железных дорог. Дело в том, что Вельская ветка первоначально рассматривалась как лесовозная с малым грузооборотом и проектировалась по техническим нормам для 4-й категории жел.дорог.
Но при строительстве второго главного пути на Печорской магистрали, учитывая уже большой грузооборот, были применены более жёсткие нормы проектирования, соответствующего железным дорогам 1-й категории. Поэтому на отдельных участках пришлось спрямлять трассу (например, на участке Валдеево – Вельск с 97 км. до 83 км.) не только с точки зрения улучшения плана линии, но и по инженерно-геологическим и другим соображениям.
4. «О Бродском… Жаль, что Вы так много уделили внимания трудотрядам и Гортопам, заготовке дров, торфу, грязи и прочим суетным заботам Коноши и так чудовищно мало Бродскому…»
Здесь я в корне не согласен с нашим земляком. Всегда, в разное время, существует раз

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

Другие отклики

Виталий Родин из Няндомы:
«Рокоссовский не был в Коноше арестантом»

Отзыв В.Родина – весьма одобрительный, а замечания в основном сводятся к тому, что в моей книге нет сведений о Герое СоцТруда И.С.Яковлеве и об аэродроме в Вохтоме, а также нет списка литературы о Коноше и о районе.
Ответил Виталию просто: Книга – о Коноше, а Яковлев – это посёлок и лесопункт Мелентьевский, аэродром – ещё дальше. А до списка литературы не дошли руки, и никто не стал бы ждать, когда дойдут…
Есть в отклике В.Родина и полезная информация, по двум эпизодам:
Рокоссовский не мог быть в Коноше в качестве арестанта. Он отбывал срок на Крайнем Севере, освобождён весной 1940 года, Великую Отечественную встречал командиром корпуса. Хотя в принципе, такой эпизод: прибыл в Коношу в «вагонзаке» заключённым, а из вокзала вышел военачальником, но не в 1941, а в 1940 году.
Об упавшем в лесу районе Вересова в речку Крутобережку самолёте пролетавшей эскадрильи.
У очевидцев были предположения, что самолёт нагружен трофейным «барахлом» из Германии, потому как взрывом раскидало вокруг места падения много постельного белья. Но случай с упавшим самолётом был не в сорок пятом, а летом в 1942 года, то есть «трофейный» вариант отпадает. К тому же эскадрилья летела не со стороны фронта. Отклики на тот эпизод в книге не прояснили историю с самолётом. По сообщению В.Родина, на военный аэродром, существовавший в годы войны у станции Фоминской, садились и американские самолёты, тяжёлые бомбардировщики. Их «гнали» своим ходом с Аляски через Чукотку, Сибирь, Север на фронт. Попутно они доставляли различное имущество, в том числе – для госпиталей и детских домов. Вероятно, это и был американский самолёт – какой-то мотор или два не выдержали длительного перелёта.
Добавим, что первым обнаружил место падения самолёта украинец-машинист из числа эвакуированных в годы войны, он водил поезда от Вересова до Кулоя и отдыхал после рейса – ходил в лес. И ещё. Какие-то останки погибших пилотов были захоронены у того места, и за могилой долгое время ухаживала бабушка Лукерья Юдинцева, чей сенокос находился там же. Для неё эта могила была как память о погибших на войне, на неведомой чужой стороне сыновей, и она приходила сюда, по русскому обычаю, оплакивать их – Николая и Аркадия.
Погиб на войне и Василий Муха, один из участников поиска самолёта в 1942-м.


Алексей Исаев, ВЧД:
«Реперы ставились не только на железной дороге»

Начальник вагонного депо ст.Коноша, почётный железнодорожник Алексей Павлович Исаев сделал такое интересное пояснение.
В отклике С.Матвеева насчёт изыскательных работ по трассе железной дороги названо товарищество военных топографов, ставивших реперы-отметки. Товарищества были в те времена среди свободных профессий, например, у художников (товарищество передвижников). В царской России были три корпуса: жандармский (подчинялся царю), корпус военных топографов (подчинялся Генштабу) и корпус пограничной стражи (подчинялся Минфину). Корпус военных топографов издавна использовался для самых разных государственных нужд, в том числе – при прокладке железных дорог.
Кстати, реперы в Коноше ставились не только в царское время и не только на железной дороге. Например, прохожие у перекрёстка в центре Коноши, идущие от магазина райпо к Дому культуры, ступают по такому реперу. Когда-то он был видимым, а сейчас под асфальтом. Ещё был репер (он тоже уже под землёй) у пожарной части.


В.А.Богачева:
«Степанова репрессирована не была»

Пользуясь случаем, внесу уточнение в книгу «Коноша и коношане». А случай этот – моя беседа с 86-летней В.А.Богачевой в 2008 году в связи с подготовкой краеведами и администрациями справочного двухтомника «Край мой коношский» по истории Коношского района. Валентина Анатольевна стояла у истоков районного здравоохранения, была в числе его создателей как зав.райздравотделом райисполкома. Знала все кадры медиков района и вообще многих земляков и многих помнит поныне. У неё прекрасная память, невзирая на столь глубокий возраст, исписала две тетрадки – о здравоохранении в районе и о сети медучреждений в трудпосёлках спецпереселенцев.
Как сказано, архивами я не воспользовался просто в силу их недосягаемости, а пользовался рассказами старожилов. В принципе, считаю надёжным этот источник информации. Но случаются и промахи. В книге сказано, что врач линейной больницы Степанова была арестована как враг народа, отбывала срок в заключении, а после освобождения снова работала в Коноше. Ветеран, сообщивший мне это, даже не мог назвать её имя-отчество, то есть знал Степанову понаслышке, или сам он спутал её с другим врачом, или от других услышал неточные сведения.
Вот что сообщила Валентина Анатольевна:
– Софья Степановна Степанова была замечательная женщина, умный, толковый врач. С 1940 года она была врачом амбулатории в Коноше и всю войну возглавляла Коношскую больницу (здания районной больницы на пятом были заняты под госпиталь, а больница располагалась в Коноше в Доме крестьянина вплоть до 1946 г.), была врачом военно-медицинской комиссии по реабилитации и возвращению в строй раненых, мобилизации в армию и т.д.
Муж её, Степанов, был инженером треста «Коноштранслес», прошёл всю войну, вернулся в 1946 году в чине полковника, и они всей семьёй уехали в подмосковный город. У них было два сына и домработница тётя Шура. Мы жили с ними в одном доме.
А репрессирована была действительно врач линейного медучреждения. Железнодорожная больница появилась позднее, а тогда была железнодорожная амбулатория, ею заведовала врач Александра Ефимовна Пекайн, до этого она возглавляла Хмельницкую больницу.
В сорок первом и сорок втором многие задавались вопросом: нам внушали, что «Красная Армия всех сильней», «если завтра война», то только на чужой территории. Так где же наша доблестная армия? За два месяца немцы уже у стен Москвы, держат в тисках Ленинград и прут дальше к Волге, раненые в госпитале говорят, что на фронте видят только немецкую авиацию, их самолёты уже и над нами летают, десант в Карасово выбросили… В 1941 году высказала где-то такой вопрос и Александра Ефимовна, видимо, кто-то донёс, и она была арестована. А подлинная причина ареста видится в том, что Александра Ефимовна была женой обрусевшего немца. Её единственный сын Рудик Пекайн после Коношской средней школы ушёл добровольцем на фронт и погиб…


Люся Попова:
«Нужная книга»

Зря я так уничижительно отозвался о своей книге в письме С.Матвееву. Со временем она оказалась востребованной. А то, что не шла нарасхват после издания, так оно и понятно. Люди падки на броскую приманку. Те же клееные детективы – знают все, что такие издания развалятся через месяц-другой, но яркая глянцевая обложка приманивает невольно. Наша первая книга издана в хорошем переплёте, с твёрдой обложкой, долговечная, но – не очень эффектная на вид. Такой негативный опыт учтён коношскими издателями…
Хороший редактор давно и решительно пресёк бы мои намерения продолжать в том же духе. Ибо всё должно быть в меру…
Читатели наверняка поняли, что автор именно намерен продолжать, и уже сами не прочь быть таким редактором, то есть готовы охладеть к дальнейшему чтению. И всё же убедительно прошу внимания и прочитать ещё один отзыв. В нём, можно сказать, суть всей моей книжной работы.
Автор отзыва – та самая бывшая ученица Коношской средней школы Люся Попова, чья переписка с фронтовиком Василием Кудряшовым стала частью истории Коноши. В одном из писем своей подруге юности она так высказалась:
«Таня всё удивлялась, что я с таким упоением читала книгу С.Конина «Коноша и коношане», я её прочитала аж четыре раза за те девять дней, что была у меня Таня. А потом законспектировала для памяти и для Тоси Демидовой – моей школьной подруги, отправляла в Читу, а она – своему брату Леониду Демидову в Архангельск. Очень своевременная книга и интересна нам, старшему поколению, а потом будет интересна и нашим внукам, которым пока своих забот хватает…
А Сергея Николаевича Конина я отдельно благодарю за книгу. Нужная книга, потомки должны знать, откуда идут их корни. Я верю, что их это заинтересует…
Спасибо. Люся».


Хроника «отсидки»

Вспомнил, что в дни, когда сидел за работой над книгой в 1998 году, я вёл время от времени записи – наподобие беглого дневника. В сравнении с горой бумаги, которую извёл на книгу за четыре месяца, те торопливые записи воспринимались такой мелочью, что за 10 лет просто ни разу не поинтересовался ими. А в связи с названным юбилеем – поинтересовался. И обнаружил, что дневник представляет определённый интерес. В нём – напоминания на завтра (не забыть сделать) и итог прошедшего дня. В общем, текущая хроника, интересная если не сама по себе, то хотя бы с точки зрения хроники создания первой книги о Коноше. Приведу выдержки из неё.

10.2.98 г. Весь день – в редакции «КК». Успел просмотреть лишь одну подшивку газеты, за 1968 год. Зоя Томилова отмечала день рождения, был общий обед. После подшивки пошёл в администрацию с тяжёлой головой, в затылке ломило. В администрации привёл в порядок кой-какие бумаги. Стало жутковато от обилия информации по 100-летию Коноши. Для книги, может быть, и негусто, но такая нагрузка на память – тяжеловато. Тем более – в выходные отдыха не было: в субботу беседовал с Рипаковым, в воскресенье писал о нём.
Позвонить в Подюгу – жив ли Дм.Фёд.Помешкин и где его книга 1932 о ветке Коноша – Вельск. Позвонить Черепахиной, узнать про её песню о Коноше.
Звонил Рипаков, внёс кой-какие уточнения.
Бухгалтерия администрации снова спровадила в бухгалтерию редакции за справкой, а наша бухгалтерия заартачилась, мол, какого ещё рожна надо – справку уже давали. То, что вынудили побегать взад-вперёд – это хорошо: сиднем сидеть – ненадолго меня хватит.
Звонил Набоков – обещал зайти рассказать о немецком десанте.
12.2.98 г. Писал много о довоенной Коноше.
13.2.98 г. У Ольги день рождения. Моя ангина не проходит, и уехать из дому на работу пораньше не получилось. Лечился таблетками, полоскал содой, пил чай с малиной, ел лук – толку нет. Вчера обещал быть в библиотеке на литвечере, не пошёл из-за ангины. Вечером рисовал шутливые плакатики – Ильинцева собирается в субботу на юбилей газеты «Каргополье».
На сегодня звали в школу с Забалуевым – тоже на литвечер, по программе 100-летия Коноши. Но там не только литературные вечера, а и занятия отменены.
Сегодня успел написать немного. Приходил Забалуев, прикидывали, что он может дать из своих воспоминаний в книгу о Коноше (так ничего и не дал в книгу) Потом пришла Ольга, предложила отовариться в магазине, где берём хлеб в счёт зарплаты, за первую декаду февраля. Сходили, взяли хлеба, консервов и печенья. Денег на именинное застолье нет.
Потом пришёл Г.А.Рогов, долго беседовали, и всё по делу. А писать было некогда.
Заходил Ал.Чеплагин – в воскресенье едут в Подюгу на шахматный турнир. Если ангина пройдёт, поеду с ними…
19.2.98 г. В Подюгу не ездил – от ангины не избавился. Скорее всего, бронхит.
Звонил З.А.Мальцевой. Приходила, беседовали о многом и долго.
Перевели в другой кабинет – к секретарше Ирине Журавлёвой, той самой Ирине, тогда ещё Потяговой, с которой вместе работали в ПМК-207. Есть что вспомнить.
До Гавриловой Лидии Петровны руки не дошли.
Звонил на железную дорогу по поводу строительства первых домов на станции, ничего не вызвонил…
24.2.98 г. Вчера позвали в редакцию отмечать День 23 февр. С застольем затянули – газетный день, и успел просмотреть подшивки за 1938 и 1944 год – самые ранние уцелевшие. Занимался ими до застолья и после застолья, пока в глазах не помутилось от чтения и перелистывания. Оставил это дело и ушёл в администрацию, здесь кое-что закончил благодаря выпискам из подшивок.
В шестом вечера пошёл в магазин Серова, где редакцию отоваривали на 75 тыс. руб. (75 руб. по-нынешнему – авт.) каждого. До этого мы дома сидели на одной картошке, ни хлеба, ни хотя бы растительного масла к картошке не было. Вечерами были две заботы в голове: что бы поесть и книга.
Позвонил Лидии Петровне Гавриловой, кое-что уточнил и закончил, наконец, материал о её истребительном батальоне.
Приходили Рогов и Влад.Лагуткин. Рогов – с заметками на 8-е Марта и о воскресном концерте вокзала по программе фестиваля народного творчества. Заметки небольшие, но отняли много времени – звонил уточнять в ДК Татьяне Востряковой и на вокзал Ольге Ивановой.
25.2.98 г. Передал в архив Нине Дьячковой перечень организаций по Коноше. А она принесла справку из облархива о медпункте в Коноше в 1928 году.
Звонил Набоковым, не отвечают. Написал комментарий к справке о медпункте.
Написал воспоминания Гавриловой Пр.П. из Климовской о Коноше. Подготовил в газету викторину Я.Титова по истории Коноши.
Узнать, будет ли машина для поездки к старожилам. Машины нет (так и не было за все дни – авт.).
Время семь вечера, пора отчаливать.
3.3.98 г. Вчера – прямо как приёмный день. Были В.А.Корытов, Г.А.Рогов, Вал.Ив.Лукашина и даже брат Валентин – принёс морковки с прошлого лета и варенья. Плесень я снял, и варенье едим с чаем в компании с Ирой и Валей. Братец работает неподалёку, в магазине Г.Поддубняк. Лукашина ничего не прояснила – какие были знаки у Климовой за ударную работу для Метростроя.
Сегодня были Корытов Вен.Аф. и Пузырев Влад.Ал. Пузырев делает историю Коношского лесхоза.
Позвонить Прокушину. Что-то не отвечает РОВД. Вызвонил Прокушина, договорились, что придёт завтра.
4.3.98 г. Пришёл в точно назначенное время Пав.Ал.Прокушин. А Ира только что собралась угостить меня кофе с бутербродом. Пришлось срочно убирать в шкаф чашки-ложки – начальство не любит этого, тем более, если посетители заметят и потом будут ехидничать, мол, в администрации только чаи гоняют вместо работы. Теперь Ирина настороже – ко мне в любую минуту может нагрянуть ветеран. А вообще-то Ирине и Валентине Константиновой спасибо – чаем или кофе угощают, нведывается с доброй участливостью и угощением к чаю и заворг администрации Надежда Шемякина. Нередко их угощение для меня – завтрак и обед, потому что в моём кармане финансы поют романсы.
С Прокушиным беседовали часа два, и весь день занимался только его воспоминаниями. К Шабалиной (Новожиловой) сходить не успел.
Позвонить Щипуновой, Ангелову, Артёмовой Н.П.
5.3.98 г. Рисовал стенгазету на День 8-е Марта. Был у Шабалиных, беседовал со старушкой Зоей часа четыре. Хозяин спал. И только когда вернулся в администрацию, вспомнил: в 1995 году на юбилее ВЧД я играл на баяне и Шабалин звал в гости – обещал рассказать про моего отца, которого он хорошо знал (так и не рассказал).
6.3.98 г. В 12 часов был в редакции на застолье, выпил немного вина и хорошо закусил. Поздравил дам в своём жанре.
Пришёл в администрацию, здесь женщины отмечают свой праздник по отделам, Ирина – со своим отделом в буфете. Закончил материал о Шабалиной, ещё сто раз звонил старушке – уточнял одно-другое.
Звонила Гаврилова из Гавриловской. Посоветовала сходить к Ореховым на Первомайской. Надо сходить.
Глаза слипаются. Видать, устал за неделю. Время 18 часов, пойду домой.
12.3.98 г. В понедельник 9 марта был выходной, поскольку День 8-е Марта пришёлся на воскресенье. Во вторник А.И.Щипунова сама позвонила, сходил к ней – живёт недалече, на Речной,3. Долго беседовали о житье-бытье. Мне на дорогу собрала гостинец: пачку чаю, конфеты, апельсин, яблоко, пирожок. Хотя сама живёт небогато. Писал где-то до семи вечера.
Вчера, пока собирался с мыслями, пришёл Прокушин (наверное, уже пятый раз на неделе и всё кстати) и Г.Д.Тихонов. Тихонов позвал на похороны Северова. Северов – колоритная фигура. Говорили, что в разное время отсидел в общей сложности 30 лет, театрал и на все руки мастер. С театралкой Каликиной помянули, а на кладбище я не поехал, пошёл на работу.
Заходили мужики – им надо нарисовать плакатик-поздравление с 50-летием. Нарисовал. Заплатили 30 руб. Взял шоколадку и печенья – угостить хозяек кабинета, они уже месяц поят меня чаем и кофе.
Назавтра обещались прийти Ангелов из династии железнодорожников и Решитова – бывший инженер лесхоза.
Олюков едва ходит, я пообещал сам сходить к нему. Олюков интересен и для военного периода, и как железнодорожник с большим стажем.
Пришла Настя – надо получить детское пособие на Серёжку, 70 руб. Выстоял очередь, отдал ей 30 руб. купить продуктов, остальные вечером отдал Татьяне. С работы ушел пораньше, в 18 часов.
3.3.98 г. Позвонить Сухондяевым, В.А.Лебедеву, О.Ивановой.
Темнеет нескоро в эти солнечные деньки, но уже стемнело, семь часов вечера, пора домой.
16.3.98 г. Интересное дело: на работу взяли, а зарплату не выдают – нет денег. Обещали отоварить за март, когда будут отоваривать своих в счёт зарплаты.
Решитова приходила, и не только с воспоминаниями, а и с гостинцем – малосольными огурцами и банкой салата. Дочь приходила потормошить насчёт денег, отдал ей этот гостинец, а он нашей ораве только на один зуб.
Пришёл Валентин, принёс оладьев и банку варенья. Прошлую банку я оставил тут, и её надолго хватило. Эту придётся унести домой, хоть и хватит её на один вечер, зато будет маленький праздник.
В выходные сделал материалы о З.А.Мальцевой, о Щипуновой, о спорте, о довоенных контактах Коноши с Москвой на базе работы треста «Мосгортоп».
Приходили два брата Ангеловы, много чего рассказывали, но не знаю, что выйдет из их рассказа.
С Надеждой Артёмовой придётся подождать насчёт беседы, она – это новое время, а у меня ещё военный период не закончен, да и довоенный не доведён до чистового варианта. С Олюковым тоже придётся подождать.
Написал о Прибыткове.
17.3.98 г. После обеда у шофёра редакции Димы отмечали день рождения. За меня внесли 5 руб., отдам, когда будут.
Писал о Мамонове и о Бове. Нашёл разночтения о Мамонове в материале А.Чиркова 70-х годов и в предисловии к «Книге памяти», надо разобраться.
24.3.98 г. Опять голова идёт кругом. На днях после работы был дома у Рудакова А.П., сидел до десяти вечера, хозяйка угощала вареньем и сдобой, а хозяин травил байки, в том числе о Сметане. В пятницу, тоже после работы, зашёл к Сметане Д.Д., у него посидел ещё дольше – тоже есть что послушать.
О Рудакове уже написал, осталось дописать о Сметане.
Были Рогов, Корытов, С.И.Ерёмина. А ещё приходили из автоколонны – сделать трафарет для автобуса: «Коноше – 100 лет». Сделал. Хоть бы конфетой угостили или на автобусе неделю бесплатно – ничего, даже спасибо не сказали.
Валентин принёс батон и кефир.
Сидел до семи с лишним, но усталости не чувствовал.
25.3.98 г. Заходила Решитова, рассказала о встрече с волками под Колфондом (на моей родине) и принесла баночку пареной брусники.
Рогов – ходок, про таких говорят: одна нога здесь, другая там. Успел обежать пол-Коноши, чтобы выяснить, кто на фото на конференции культработников 1948 года.
Не забыть спросить завтра у Надежды Шемякиной, кому депутат Юрчук отдал список почётных железнодорожников Коноши, кому-то в администрации…
27.3.98 г. С утра до обеда сидели с Корытовым, уточняли о госпитале, о Мамонове, и ещё не всё уточнили – есть вопросы. Позвонить Ерёминой насчёт клуба «Северянка».
31 марта. Мой день рождения. Приходили в обед братья, Валентин принёс водку, колбасу и салат, Саня – варенье. Половину варенья – домой, остальным угощаю женщин кабинета.
Заходил в библиотеку, взял у Ерёминой карту Коноши 1926 года, сделанную Холоповым. Карта условная, но обозначены все постройки и все хозяйства, улицы.
Вчера ушёл с работы в восьмом вечера, и всё равно дело движется медленно.
Написал про эпизод о первой песне о Коноше Льясова и Подбельского 1973 года. Надо бы взять у Забалуева его пародию на песню, если он её не потерял.
Звонил Е.В.Шабалиной, договорились, что она найдёт свои записи по истории больницы (не нашла).
7.4.98 г. Благовещение. По пути в администрацию зашёл в церковь, побывал на службе.
Была Галя Михеева из Ерцевской православной общины – к Пасхе надо подготовить в газете «Православный вестник». Нина Дьячкова принесла ксерокопию заметок из старых газет, в основном о школе. Был у С.А.Захарова, он торопит сдавать главы в набор.
Зашёл на почту – пенсии дают…
8.4.98 г. Забалуев поздравил с днём рождения (как он любит выражаться – «девятый день») и принёс пародию, нашлась. Сначала я хотел привести один куплет из неё, а потом подумал: пусть и песня и пародия будут представлены в истории Коноши в полном виде... Сегодня мой «официальный» день рождения, отметили чаем.
17.4.98 г. Сначала пришли Корытов и Рогов, принесли старые вырезки, может, сгодятся. Потом, тоже почти одновременно, Попов и Забалуев. П.А.Попов защищал Денисова (первый секретарь РК КПСС), Забалуев высказывался наоборот. Попов принёс тетрадь: Коношский р-н в годы войны. Что-то уже устарело, что-то есть в предисловии к Книге памяти. Но работа проделана большая, кое-что касательно Коноши можно будет использовать для книги. Как говорится, крошки тоже хлеб.
Вчера ушёл с работы полдевятого вечера. Сейчас время седьмой час вечера. Как обычно, сидел весь день не разгибаясь, а написал за день мало. В основном вычитывал: об Анучиных, справку по истории СХТ, заметки Челпановой о железной дороге начала ХХ века, воспоминания Черепахиной о Коноше 50-х годов, тетрадь П.А.Попова…
20.4.98 г. Дозвонился до Дубинина, он обещал зайти для материала о локомотивном депо – о паровозниках у меня пробел, а какая история станции без паровозов?
В Пасху дома ни капли спиртного, застолья тоже не было. Из праздничного угощения – по одному крашеному яичку.
Доделываю 20-е годы. С утра был в редакции, там пробило подземный кабель, типография стоит, газеты во вторник не будет. Написал про крестный ход на Пасху, но в газете, наверное, не будет – устареет ко времени, когда устранят ЧП.
Дозвонился до Л.Чирковой, обещала завтра зайти. Наконец-то побывал у Ореховых и всё уточнил…
Папку о послевоенной Коноше надо показать П.А.Попову, папку о 20-х годах – Г.В.Рипакову…
Встретил на улице Л.А.Дербина, договорились побеседовать на днях.
27.4.98 г. В выходные написал о Дербине.
Н.Дьячкова полдня стояла над душой: по договору я должен написать 100 стр., а у меня уже вдвое больше и конца не видно. Отпечатали первые две главы, это 42 стр., отдал читать С.А.Захарову.
Захаров дал «добро» на продолжение.
Л.Чиркова приходила, принесла газетные вырезки с заметками отца и моими, что-то можно будет использовать. Главное – искать их не надо в подшивках. А вообще-то считал, что у Арк.Ник. архив должен быть богатым.
Пётр Ал.Попов вернул папку, замечаний почти не сделал. Рипаков папку не читал, но сделал дельные замечания…
6.5.98 г. Позвонить в РОВД, Ольге Воробьёвой о ЛПХ, уточнить у Г.Закатова о спортсменах 80-х годов, у Л.Сухондяевой спросить о брате – он не менее был знаменит на производстве, чем она в спорте.
Позвонил В.М.Черномордику, Ю.В.Рачкову, В.П.Кузнецову. Все обещали быть завтра: В.М. – после десяти, В.П. – после обеда, Ю.В. – после четырёх.
Закончил материалы о Сухондяевой и о Смолиных, кажется, окончательно…
С.Г.Н.Поддубняк уже третий раз беседовали об её отце – директоре ЛПХ Хохлове
С Черномордиком придётся подождать – не доходят руки. Рачков принёс анкетные данные об отце. Был у нач. райотдела милиции 60-х гг. Вас.Полихр.Кузнецова, хозяева приняли очень гостеприимно, хозяин словоохотлив и многое помнит.
Получил из Волошки письмо от Н.Хлудневой – сестры Н.Смолина. Письмо очень уместное, но материал о Смолине из чистового превратился в черновик – придётся ещё раз переделывать.
Вчера полдня был на радиовещании – «кропали» с Леной Козьминой радиопередачу о Конине-песельнике. Петь мои песни было некому, пришлось Лене зачитывать их в микрофон, как стихи. Когда-то, при Н.Мищенко, одна моя песня была озвучена в эфире, озвучили её Т.Друговская, К.Н.Попова и Т.Попова, но где та запись – никто не знает…
(На этом «хроника» обрывается).

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

Первая презентация первой книги

Добавлю к «Хронике», что визиты брата прекратились, как только закончилась моя «отсидка» в администрации. Да и его работа в магазине Галины Поддубняк прекратилась – магазин сгорел.
Материал о директоре леспромхоза Хохлове не прошёл, поскольку ЛПХ – предприятие не поселковое. О Влад. Мих. Черномордике у меня говорится в книге «Коношане и Бродский» (2011 г.).
Елена Козьмина стала зам. зав. отделом культуры. Татьяна Друговская и Клавдия Ник. Попова уехали в дальние края, а Тамара Попова, моя соседка, по-прежнему поёт в хоре ветеранов и в фольклорной группе клуба «Радушенька». Зам. главы района С.А.Захаров с 2010 года руководитель областного драмтеатра в Архангельске.
…Потом была презентация книги, пожалуй первая не только для меня, а и для её устроителя – районной администрации. Не имея, так сказать, навыков подобающего такому случаю «приличия», я выплеснул в словах всё, что было на душе. А на душе была большая благодарность Сергею Александровичу Захарову за предоставленную мне возможность написать книгу о Коноше и коношанах, причём именно в моём варианте. Видел, что у присутствовавших в зале мои слова горячей благодарности вызывали чувство неловкости – восприняли их как явный подхалимаж. Особенно морщился В.М.Черномордик. Но не мог остановиться, пока не понял, что моя речь стала похожа на заезженную пластинку – застряла на одном месте. После чего второпях скомкал своё выступление, но в целом остался доволен: сказал от души и ничего не преувеличил в том, что касалось роли издателя.
О роли Нины Дьячковой промолчал, поскольку ещё сам толком не смотрел книгу и не представлял, какова роль Нины в правке и редактировании текста. Думал, к редактированию привлекали В.А.Лебедева. А оказалось – всю эту работу проделала она, Нина Евгеньевна Дьячкова – бывший ответсек (ответственный секретарь) районной газеты, правившая мои материалы на заре моей журналистской работы в 70-е годы.

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

Готовили в контрразведку, а стала учительницей

При создании книги «Коноша и коношане» оказалась забытой учительница Капитолина Николаевна Чулкова. Я её лично не знал, и немудрено – к тому времени она была уже десятки лет пенсионеркой. Уже и ученики её – пенсионеры. А кто знал Чулкову, те, наверное, считали, что её нет в живых, ведь уже и тех нет учителей, кто работал позже. А оказалось, что Капитолина Николаевна – это не только история, а и сегодняшний день Коноши. Ей уже скоро 90, но по-прежнему ходит на юбилейные встречи выпускников Коношской средней школы.
Страшно далёким кажется на то время, когда она пришла в школу – 1941 год. Никого из учителей того поколения не осталось…

Капитолина училась в пятом классе, когда умер отец, и девочку взяла к себе старшая сестра, жившая в Архангельске. После школы училась в техникуме, со второго курса перевелась в учительский институт на «иняз». Своего здания у института ещё не было, занимались в школе в третью смену. Ночью студентов свёл случай со знаменитым Папаниным, он замолвил слово, и институту выделили здание напротив АЛТИ. Но доучиться в нём не пришлось.
Капитолина Николаевна рассказывала:
– Оставался последний экзамен – по педагогике. Занимаемся с подружками, ничего не знаем, радио не слышим. Директор заходит: «Девчонки, война. Германия напала на Советский Союз…»
Первым делом студенток вызывали в военкомат – разносить повестки военнообязанным. А здание института заняли военные.
Хоть и утверждалось много лет, что война застала Сталина врасплох, но... Отдельный институт иностранных языков был срочно образован как раз перед войной – её ждали и к ней готовились. Студенты института были на заметке у контрразведки как будущие кадры переводчиков. Военная направленность института проявилась с первых же дней после 22 июня 1941 года: в контрразведку пригласили трёх студенток для призыва на военную службу. Наверняка приглашали и другие тройки, но про других Капитолина Николаевна ничего не знает.
Из её тройки оказалось, что Чулкова лучше всех знает немецкий язык. Но как раз она и не прошла медкомиссию – забраковали по зрению. А две другие стали переводчицами. Одна пропала, а с другой встретились в Архангельске на курсах усовершенствования учителей – прошла всю войну, дошла до Берлина, архангелогородка.
Но Капитолину Чулкову контрразведка не забывала, областной начальник из НКВД при случае привет передавал. Обстановка на фронтах была столь тревожной, что уже предполагалось как реальное Коношское направление фронта, западнее Клёнова строили оборону с орудиями и окопами…
Направление на работу она получила в Мурманскую область. И с директором школы успела списаться, настрой ехать был. Но туда уже нет проезда. В бюро пропусков зашла – там толпа, плач женщин… На выбор дали несколько школ, выбрала Коношу: на железной дороге, удобно добираться до дому – сначала до Вологды, а там от Вологды всего 12 км. до родного села.
Директором Коношской средней школы был Хабаров. Принимал на работу, искал жильё, определил на постой. А уже на другой день директор ушёл на фронт, и больше его не видела.
С 15 августа сорок первого приступила к работе – переносила школьное имущество из средней в семилетнюю, а в средней размещался госпиталь.
1 сентября – школьная линейка по классам и – в колхоз. В Тёмную. Затем, через старый Кремлёвский переезд, – в Избное, Шалимово, Кремлево. Работали и в Тавреньге, Хмельниках…
Всю войну отпусков не было, каждую осень и каждое лето – помощь колхозам. Да и после войны – со старшеклассниками в колхозе с 1 сентября по 19 октября. В смысле продуктов для учительницы и для учеников это было хорошим подспорьем в голодные годы. Молоко и картошка – в неограниченном количестве. В Тавреньге класс премировали за хорошую работу зерном, сами мололи на ручных жерновах. Каковы ручки, такова и мучка – эту поговорку, во всех её смыслах, хорошо усвоили.
Хлеб – только по карточкам, в первый год выдавали 500-600 гр. хлеба на день. Буханка стоила 200 рублей. Иной раз удавалось купить или обменять на одежду картошки.
Особенно тяжело переносили голод женщины крупного телосложения. Дородная учительница, эвакуированная из Украины, упала в голодный обморок во время диктанта. Чулкова, по диплому имевшая право преподавать русский язык и литературу и математику, довела урок до конца и вызвала директора, учительницу увели. В те дни получали по 300 гр. хлеба на день, вот и вся еда.
– Да и вам, надо думать, нелегко приходилось? Ни родных, ни хозяйства, – поинтересовался при беседе.
– Две школы занимались в одной, в обе смены. Вечером поднимаешься на второй этаж – качает. Думаешь про себя: завтра, наверное, не подняться. А отоспишься – и опять на работу…
Записали её и в истребительный батальон, а ни валенок, ни тёплой одежды. Постеснялась сказать, что освобождена от мобилизации, но и без этого её выпроводили со словами: зачем таких присылают, в туфельках...
Учёбный год закончился – и на всё лето с ребятами в колхоз: косить, жать, лён дёргать… Иногда отпускали домой помочь старенькой матери посадить огород и выкопать картошку. Мать насушит в русской печи картошки и соберёт дочери в дорогу узелок такого домашнего провианта.
Коноша тех лет представляла собою ж.д.станцию и жилой массив частных домов с несколькими служебными зданиями на центральных улицах. Двухэтажные дома – райисполком и «пожарка». Даже в самом центре – непролазная грязь, уличного освещения никакого, из окон домов свету никакого. Жили при керосиновой лампе, а чаще при коптилке.
В своих квартирах коношские учителя почти и не бывали, весь день и весь вечер – в школе. Иногда всей учительской командой шли в клуб в кино.
После войны и расформирования госпиталя К.Н.Чулкова снова перешла работать в здание средней школы.
Когда перестали на лето в колхоз отправлять, во время отпусков старалась в Коноше не быть. Не обременённая семьёй и хозяйством, объездила всю страну, в основном – по памятным местам, по музеям. Была и на море, в здравницах: Гагры, Рига, Сольвычегодск, Сочи, Алупка…
Но Коношу так и не променяла на другое местожительство, хотя были возможности. В КСШ и трудилась до пенсии. В трудовой книжке всего две записи: «Поступила на работу 15 августа 1941 года в Коношскую среднюю школу», «7 мая 1975 года уволена в связи с выходом на пенсию по возрасту.
Награждена медалями «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 гг.», в 1952 году – «За трудовое отличие». По случаю 50-летия вручён чайный сервиз, ему уже скоро 40 лет… А по случаю выхода на пенсию вручён пылесос. В 50-е годы избиралась депутатом районного Совета, вела большую общественную работу, состояла в различных комиссиях, дел хватало…
Несмотря на солидный возраст она по-прежнему помнит все 34 года работы в школе, помнит педагогов и очень многих своих бывших учеников. В числе учеников Капитолины Николаевны – судовой механик Владимир Кузнецов, учителя Виктор Лебедев, Ирина Кутарева, Ольга Денисова, врач Екатерина Шабалина, музыкант Гера Иванов, директор завода Вторыгин, Сергей Нефёдов в Москве… Всех не сосчитать.
Ярославский архитектор Валерий Третьяков подарил ей сборник своих стихов с дарственной надписью:
Моему классному руководителю, Капитолине Николаевне, от Вашего ученика, выпускника Коношской средней школы в 1951 году на память.
В.Третьяков.
12.8.2001
Московская писательница Клара Хромова написала на своей книге «Тысяча сыновей» (1985 г.):
Дорогой Капитолине Николаевне Чулковой от вашей ученицы из 8«б», 9«б», 10«б» классов в память об учёбе, внеклассной и колхозной жизни с пожеланиями хорошего здоровья, радостей в жизни!
С наилучшими пожеланиями
автор
К.Хромова.
20 окт. 1984 г.

К слову сказать, «школу Чулковой» хорошо знали преподаватели вузов. Выпускники КСШ без проблем поступали на факультет иняза в пединституты. Целый ряд выпускников пошёл по её стопам, учителями иняза стали Надя Виткова, Катя Матюшина, Надя Куликова, В.Кочерина, Надя Васильева…
Н.Г.Шемякина (Васильева) решила поступать в Вологодский пединститут на иняз. Конкурс большой, а тут ещё девчонка-горожанка рассказывает, как активно у них в школе изучается иностранный язык – действует КИД (клуб интернациональной дружбы), проводятся встречи с иностранцами… Ну, думает наша коношанка, куда я, провинциалка, попала? А когда послушала, как отвечала на экзамене та девчонка, повеселела: да я же тебя, милая, за пояс заткну. Так и вышло. Преподаватели сразу поняли, что языком Надежда владеет, стали спрашивать, из какой школы, кто преподаёт немецкий язык. Потом она узнала, что из института было Капитолине Николаевне благодарственное письмо за хорошие знания по предмету у выпускников школы.
Старейшего ветерана нередко навещают коллеги, вот и снова наведались Галина Михайловна Лебедева, Зинаида Ивановна Чеплагина, Нинель Григорьевна Малинина и Надежда Григорьевна Шемякина…

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

Дрова

Капитолине Николаевне Чулковой,
учительнице военных лет,
посвящаю эту новеллу.

Как только разрешили выходить из палаты на улицу, капитан направился к школе. На этом отрезке пути от госпиталя до школы-семилетки умещалась чуть ли не вся Коноша – за тем и другим зданиями почти сразу начинался лес.
Когда их часть в сорок первом по пути на фронт прибыла в Коношу на отдых и пополнение, он, тогда ещё лейтенант, и ещё несколько солдат с ним, жили на постое в доме на восточной стороне Коноши, недалеко от ветлечебницы, где жила квартиранткой и учительница. На фронте уже вскоре был ранен осколком мины и отправлен в госпиталь, и не куда-нибудь, а в знакомую Коношу. В госпитале он тоже видел её не однажды, когда учителя вместе с учениками приходили с концертом. В толпе раненых она его, конечно, не разглядела в тот раз. Узнает ли при встрече?
Учительница нисколько не изменилась, только глаза на похудевшем лице стали ещё больше. Капитана она узнала сразу, хотя он уже совсем не похож на того лейтенанта, с которым они беседовали и даже танцевали год назад. Вместо по-девичьи нежного округлого лица увидела сухощавое волевое лицо и глаза с прищуром, словно прицеливался. И уже капитан. Удивилась, что снова видит его в Коноше.
В двух словах, запинаясь от контузии, капитан объяснил, что после госпиталя снова был на фронте, там повезло – не убит, а всего лишь ранен в ногу, да ещё контузия, и вот опять сюда – в госпиталь.
Опасаясь, что приход может вызвать недоумение – зачем пожаловал в школу? – учительнице не до него и разговор может не получиться, капитан придумал такое оправдание встрече: зашёл узнать, не надо ли помочь с дровами.
В свой первый приезд в Коношу лейтенант и ещё несколько солдат с ним жили в доме, где была поселена молодая учительница, её он на первых порах не видел – она ночевала у подруги. Узнав про учительницу, нашёл её в школе и долго уговаривал вернуться в отведённое ей жилище, а они, военные, найдут другое пристанище, да и вообще они здесь ненадолго. Учительница горячо возражала, говорила, что из-за неё не надо искать никакого другого пристанища, а на фронт ещё успеется (уже не раз слышала она плач женщин, получивших «черновую»). Взаимные уговоры затягивались, в конце концов она сказала:
– Если хотите в чём-то помочь, помогите лучше моей хозяйке с дровами.
В войну на постой солдат размещали, не особо спрашивая согласия хозяев. А учительницу хозяйка (глава семейства на войне) пускала ради дров. То и дело напоминала: «Как бы дровец…» Учительнице дрова полагались, только вот с обеспечением было туго. Лейтенант пообещал помочь, и вскоре школьная лошадка привезла воз чурок, солдаты тут же их раскололи.
Повода для встречи и разговора и искать не пришлось, учительница не скрывала, что рада встрече, рассказала о сегодняшнем случае в классе.
Подходит она к классу – высунутая в дверь голова скрылась, слышно: «Немка» идёт!» Это её в школе, бывает, «немкой» зовут. Заходит, и сразу бросилось в глаза: Вася – какой-то необычно развязный. Вызвала его к доске, а он не идёт, и вообще ему этот «немец» не нужен, учить не будет – на фронт сбежит. Маша, вся в слезах, пояснила: у Васи отца убили, почта сегодня «черновую» принесла.
Подавила в себе жалость к мальчишке, строго велела ему встать и заговорила «командирским» голосом, как с будущим бойцом:
– Ты хочешь сбежать на фронт и отомстить за отца. Хорошо. Тебя взяли в армию. В танкисты и лётчики ещё не годишься, зато в разведку в самый раз. И вот, командир пошлёт в разведку, ты проберёшься к врагу, а что там говорят – не понимаешь. Командир скажет: чему тебя, боец Василий, в школе учили? Ты должен стараться учить язык, чтобы стать настоящим разведчиком и мстить за отца. Девушки тоже на фронте нужны, переводчицами, – она посмотрела на Машу.
Кто-то с задней парты:
– Вы сами-то, лучше всех по-немецки умеете, а что же вас не взяли на фронт?
Ответила:
– Меня в военные переводчицы записали, но не прошла по зрению.
Рассказала капитану про этот разговор в классе, повздыхала и попросила наведаться в школу, поговорить с ребятами, чтобы об учёбе думали, а не о фронте. Он обещал, в свою очередь попросил позаниматься с ним по немецкому. Вот и не пришлось поводов для встреч выдумывать…
А тему о дровах не поддержала – больной не о дровах должен думать, а о выполнении лечебного режима.
Но разговор о дровах всё же состоялся. Хозяйка, увидев квартирантку с провожатым, зазвала его в гости и тут же пожаловалась, что, считай, всю зиму учительнице не везут положенные дрова. Та придёт, после слезных напоминаний хозяйки, к директору школы хлопотать о дровах, глядь – в школе уже другой директор, за год их сменилось несколько.
Учительница слушала этот разговор в тягостном молчании – сама не рада, что привела гостя. Чтобы не затягивать неприятный для девушки разговор, капитан заторопился в госпиталь, пообещав что-нибудь придумать.
Лес – вот он, под самым боком, руби, где хочешь. Оказалось, не где хочешь, а в отведённой делянке в сторону Колфонда.
Возница был тот же самый, с которым в прошлом году ездили по Волошской ветке – дядя Лёша Дербин. Дербин столько всего повидал: воевал на сопках Маньчжурии в Японскую, на Львовщине в Германскую, возил военные грузы под Петроградом в гражданскую… И казался молодому капитану древним дедом, хотя не было ему и шестидесяти. Дядя Лёша заведовал школьным транспортом, вот этой самой лошадкой, что везла их к кремлёвскому переезду.
Дербин ездока запомнил, обращался как к старому знакомому, расспрашивал о передовой, о ранении, и сам рассказывал случаи из своего военного прошлого. Рассказал, как в Польше неделю прятался от немцев в конюшне, дело было поздней осенью, холодно, и приходилось отогревать ноги в куче конского навоза. Тем навозом и излечился от ревматизма.
Заготавливать дрова надо было на корню, потом обрубать сучья и распиливать деревья на чурки. Работа двигалась медленно. Не то что в прошлый год, когда под командой командира были солдаты и сам командир был ещё невредим. Да и из госпиталя нельзя отлучаться надолго. В другой раз дядя Лёша взял с собою сына, школьника Леонида. Леонид как знал, что скоро призовут (призвали в 17 лет), всю дорогу расспрашивал капитана о военной жизни.
Сложенные в штабель чурки капитан вывезти не успел. Медики узнали, как проводит свой досуг вне госпиталя выздоравливающий, и врач Зарубина сделала ему строгое внушение.
Впрочем, вскоре и госпиталю пришлось подключиться к заготовке дров. Новоиспечённый директор школы обнаружил, что в разгаре зимы школа оказалась почти без дров, и забил тревогу. Райком партии признал положение чрезвычайным, для всех совслужащих были объявлены воскресники. Госпиталь тоже выделил в помощь бригаду выздоравливающих. Учителя и старшеклассники проводили свои воскресники – заготавливали лес на Кремлёвской дороге.
Капитан уже ничего не знал о той топливной эпопее – был на фронте.
Когда прощались, начертил палочкой, с которой не расставался (хромота ещё не прошла), на снегу слова, по-немецки не очень правильно. Учительница взяла из его руки палочку и исправила, написала правильно: Ich liebe euch. Попыталась сделать строгое лицо, мол, плохой из неё вышел учитель, а вместо этого – слёзы брызнули из глаз, и уткнулась лицом ему в шинель.
В августе сорок третьего капитан был убит. При нём нашли домашний адрес матери и фотокарточку девушки с надписью: Целую вас тысячу раз. Зина. Коноша, январь 1943 г.
Из той первой группы военных, расквартированных в доме у ветлечебницы, на войне уцелел лишь один, сержант. В сорок третьем его, оглушённого взрывом мины, подобрали немцы, отправили в концлагерь в Польшу. Когда пленных сортировали: слабых – в газовую камеру, а кого покрепче – для отправки в Германию заменить мобилизованных на фронт немцев, сбежал. В Белоруссии наткнулся на партизан, партизанил, потом снова в армии. До Берлина не дошёл, был ранен. Демобилизовавшись, пробирался на родину, на Урал. Остановился переждать весеннее половодье в знакомой уже Коноше, да и остался здесь насовсем. До конца жизни его называли в посёлке не по фамилии, а по прозвищу: Партизан.
У «старого» базара в послевоенные годы всегда было пиво в розлив. Как-то, разговорившись за пивом, Дербин и Партизан долго перечисляли те же самые места, где побывали оба. Один – в Германскую, другой – в Отечественную.
Учительница, пережившая в Коноше войну, так и осталась здесь, работала в средней школе. Многие годы в свой день рождения ставила она на проигрыватель старенькую пластинку с пронзительными по нежности и грусти словами и мелодией:
…Покидая ваш маленький город,
Я пройду мимо ваших ворот.
Хоть я с вами совсем незнаком
И далёко отсюда мой дом,
Я как будто бы снова
Возле дома родного…
В этом зале пустом
Мы танцуем вдвоём,
Так скажите хоть слово,
Сам не знаю о чём…

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

Путь в космос

Соратников выдающегося главного конструктора межконтинентальных и космических ракет Королёва по пальцам можно пересчитать. Конечно, не только учительнице приятно сознавать, что в числе её бывших учеников есть такой человек – Владимир Ефимович Кондратов, наш земляк-таврежанин из деревни Якушевской. И его воспоминания о первых шагах в космос, о С.П.Королёве, которые Кондратов прислал К.Н.Чулковой, конечно, интересны землякам.

Воспоминания о подготовке и запуске ракеты Р7

…Особенно «жаркие» дни начались с августа 1956 г., когда осуществлялась активная подготовка к огневым стендовым испытаниям самого крупного изделия Межконтинентальной баллистической ракеты 8К71 (Р7 – так позже значилось в документах) Главного Конструктора, Сергея Павловича Королёва.
Тщательно велась подготовка изделия и систем (управления, заправки, пожаротушения, контрольно-измерительного комплекса и др.). Предварительная проверка систем, расположенных на борту изделия, первоначально осуществлялась на «технической позиции» (горизонтальной) в монтажно-сборочном корпусе (МИКе) объекта №2. После чего на огромной «телеге» (многотонном транспортно-установочном устройстве) по 16-метровой колее изделие доставили на стенд огневых испытаний.
Испытания проводились поэтапно: вначале прожигались боковые изделия (каждое в отдельности), затем – центральное в паре с боковым и, наконец, – «пакет»: центральный блок с четырьмя боковыми изделиями.
Для обеспечения противопожарной безопасности было стянуто огромное количество пожарных машин из Москвы и области. Непосредственно огневыми испытаниями руководил зам.Главного Конструктора Леонид Александрович Воскресенский.
По команде «Пуск» все двигатели (20 основных и 12 рулевых вышли на главный режим работы и создали такую тягу в лоток, что сила её швыряла многотонные чугунные и железобетонные плиты на десятки метров.
Стендовые испытания прошли успешно. После чего изделие стали готовить на полигон.
В этих работах активное участие принимали группы: Управление – начальник Б.А.Дорофеев; Двигателей – начальник В.П.Дельсаль; Заправки – Б.Савин; ст.инженер Е.Ф.Суханов. Начальники: Объекта №2 – В.Я.Кочанов; Стенда – Ю.А.Корнеев; МИКа – Н.А.Сармин. А также другие службы: контрольно-измерительного комплекса – Н.М.Пидорин; обработки данных и анализа – М.А.Головашкин, В.Ю.Рамеев. Противопожарную безопасность обеспечивал начальник п/охраны А.А.Лобанов.
Добросовестно выполняли свои обязанности т. А.В.Антонов, В.Н.Шитов, А.Н.Треногин, Д.И.Голов и другие.
Контроль над всем комплексом работ и научно-техническое руководство осуществлял С.П.Королёв совместно с главными конструкторами по направлением: Систем Управления – Н.А.Пилюгин, Двигателей – В.П.Глушко, Наземного оборудования – В.П.Бармин. Систематическую помощь в решении особо важных вопросов оказывал Д.Ф.Устинов.
В подготовке и проведении испытаний также принимали активное участие специалисты большого количества производственных и научно-исследовательских организаций СССР.
После успешного проведения огневых стендовых испытаний Государственной Комиссией (председатель – В.М.Рябиков) было принято решение о дальнейшем проведении испытаний на полигоне в Казахстане.
В то же время проводилась интенсивная подготовка и стажировка группы молодых офицеров – выпускников Ростовского военного училища.
В конце декабря 1956 года меня вместе с другими специалистами командировали на полигон, находящийся примерно в 40 км от станции-полустанка Тюра-Там Казахской ССР сроком на две недели. А вернулся лишь после завершения основных работ в конце 1957 года, и то для отчёта на комсомольско-перевыборном собрании института.
В ту пору существовал такой порядок: без письменного разрешения на командировочном удостоверении С.П.Королёва никто не мог покинуть полигон (ныне Байконур), независимо от того, от какой организации командирован и на какой срок.
Работа на полигоне с изделием 8К71 проводилась непрерывно, так как испытания автономных бортовых систем проводились согласно графику круглосуточно. Поэтому частенько непрерывный сон у меня длился не более 30-40 минут в сутки.
Сначала мы были размещены в палатках, а затем в купейных вагонах по два человека в каждом купе. Бытовые условия и другие услуги создавались экспедицией нашего предприятия, руководство которой осуществлял начальник объекта №4 М.В.Сухопалько. В то время начальником полигона был генерал-лейтенант Нестеренко.
Первые попытки по запуску изделия 8К71 начались в феврале-марте 1957 года, но не удались в силу некоторых причин и небрежной сборки отдельных узлов в заводских условиях. Так например, пришлось затратить несколько суток на поиск неисправности «бобика», когда при холодных испытаниях на старте рулевые машинки бились на концевики. А причина элементарная. При сборке одного из четырёх разрывных штепсельных разъёмов, соединяющих электрические цепи боковых блоков с центральным, на контактном поле не был до конца завёрнут винтик, который при вибрации изделия замыкал соседние контакты и, таким образом, посылал ложный сигнал. При спокойном состоянии изделия многократные проверки (прозвонки) необходимых результатов не давали. После такого случая крепко досталось от Главного Конструктора заводчанам и военной приёмке. В последующем все винты контрились спецкраской.
Первый старт Р7 состоялся в середине мая 1957 года. Ракета не полетела – развалилась на активном участке траектории. Настроение у нас было неважное – очень тяжело переживали неудачу. Состояние тревоги и беспокойства нас не покидало. Стояли тёмные ночи и невыносимая жара: 50-55 градусов. У Сергея Павловича Королёва не было дней более горьких, трудных и напряжённых, чем в то жаркое лето 1957 года.
Опять круглосуточная работа, анализ причин неисправностей, подготовка, проверка автономных систем, заправка и наконец – 21 августа 1958 года Р7 полетела!
Стояла глухая тёмная ночь. Стартовая площадка освещалась мощными прожекторами, парил жидкий кислород. С наблюдательного пункта было видно, как вдруг исчез белый туман, закрылись дренажные клапана, начался наддув баков. У командного пункта сидели два оператора: наш – старший техник Анатолий Иванович Корнев и лейтенант Борис Семёнович Чекунов. По громкой связи раздалась команда Воскресенского: «Азот в хвост! Ключ на пуск!». Засветились транспаранты: «Протяжка-1», «Протяжка-2», «Наддув-0», «Наддув-Г» и «Пуск!».
И вот дрогнула темнота. В основании ракеты вырвалось пламя и осветило всё вокруг. Клубы пыли и дыма из бетонного лотка на мгновение закрыли огненный хвост ракеты и охватили её. Но вот верхушка ракеты, слегка поколебавшись, вырвалась из этого облака и полетела вверх, освещая пустынную казахскую степь.
Нашей радости не было предела. Мы веселились, как могли – кричали «Ура!», целовались, обнимались, бросали вверх головные уборы, подбрасывали друг друга на руках… После старта не спали всю ночь – «отмечали» и говорили о будущих работах.
И вот 4 октября 1957 года был успешно осуществлён запуск первого искусственного спутника Земли. Радости и восхищению не было конца. Весь мир рукоплескал создателям и участникам этого грандиозного события.
Путь в космос открыт! Это подвиг! Всего 12 лет прошло со дня Победы советского народа в Великой Отечественной войне, а ведь сколько надо было затратить сил, средств и энергии ещё и на восстановление народного хозяйства, на создание необходимой промышленности, чтобы полёт состоялся…
С этого времени полигон стал называться космодромом. И всего лишь через 3 года 6 месяцев после запуска Первого искусственного спутника Земли и через 16 лет после Победы был осуществлён полёт в космос Юрия Алексеевича Гагарина. А это значит, что в стране совершён ещё один грандиозный инженерно-технический подвиг – подвиг больших научных и производственных коллективов, увлечённых идеями С.П.Королёва.
Научно-производственная деятельность С.П.Королёва, характер этого человека, стиль и методы работы дали мощный импульс развитию космонавтики, принесли великую славу нашей Родине. Энтузиазм Королёва заражал нас всех. Тогда, в начале 60-х, на оперативных совещаниях он говорил о вещах, которые казались нам такими невероятными, фантастическими, что мы с открытым ртом восхищённо смотрели на него…
Сегодня очень важно проследить за «стилем Королёва», за его умением руководить не только своим многотысячным коллективом, но и многими смежными организациями. Он был великим учёным, крупным теоретиком, смелым экспериментатором, основоположником космической техники. А его человечное обращение к рядовым сотрудникам, постоянное внимание к ним не могли не вызвать ответного чувства.
Это был неугомонный и неутомимый человек. Внимательно рассматривая конструкции, агрегаты и готовые изделия, он подолгу беседовал с рабочими, специалистами, расспрашивал о трудностях в работе, в быту и оперативно решал вопросы с теми, от кого зависело устранение этих трудностей. Тесная связь с цехом, участком, с конкретными производственниками и технологами была одним из основных требований Главного.
Королёв был нетерпим ко всему тому, что мешало делу, будь то неполадки, низкая культура производства, недисциплинированность, некачественная работа. Он постоянно напоминал всем нам, что именно некачественная работа в ракетной технике недопустима.
Нетерпимо относясь к делячеству и равнодушию, считая это признаком профессиональной непригодности, С.П.Королёв стремился не принуждать людей работать, а побуждать их к работе, организовывать дело так, чтобы люди сами стремились сделать лучше и больше.
Будучи Главным Конструктором, он приходил на работу первым и уходил последним, практически работал круглосуточно. И хотел, чтобы все без исключения сотрудники разделяли с ним его увлечённость, не жалели для дела ни сил, ни времени. Просто те жизненные радости, которые приносила ему сама работа, были для него значимее и приятнее, чем все иные. Он был одержим своей работой, своими идеями. Таким и остался в нашей памяти.
В.Е.Кондратов, Начальник бортового электрооборудования МКБ ракеты 8К71.

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

Коношские династии

Александр Колыванов: учёный-ядерщик и мастер-плотник

Для Коноши далёкий от неё город Саров на Оке – это край, где совершал свои духовные подвиги её нынешний небесный покровитель, преподобный Серафим, Саровский чудотворец, и где многочисленными паломниками чтимы Саровская пустынь, камень Серафима Саровского, родник, где святой исцелял людей, часовня над его могилой.
И ещё Саров – это до недавнего времени засекреченный город Кремлев или «Арзамас-16». Город науки, ядерный Центр, к которому Коноша тоже имеет отношение – там работают и наши земляки-коношане.
Например, уместно будет сказать о династии Колывановых.
Типичная коношская семья. Прародители Колывановы, крестьяне Чаронды из деревни Васильевской, что на берегу озера Воже, немало лет отработали в рыболовном колхозе, Пётр Александрович уходил на войну, вернулся домой израненным, на склоне лет Колывановы перебрались в Коношу. Работали в ветлечебнице, жили неподалёку от неё на Октябрьском.
Следующее поколение Колывановых, братья Николай и Василий, – заслуженные коношские железнодорожники с многолетним стажем.
У Василия дети пошли по родительским стопам: сын Алексей – движенец, дочь, Любовь Квасова (Колыванова), – на вокзале, одно время была и начальником вокзала.
Николай, рабочий мостового цеха дистанции пути, взял в жёны Павлу Шилову, она тоже всю жизнь проработала на железной дороге – в вагонном депо и на станции. К слову сказать, Шиловы – известная родовая фамилия Вохтомы, многие её представители основали коношские династии Шиловых, в числе – Пётр Шилов, участник войны, железнодорожник.
Николай Петрович и Павла Петровна Колывановы вырастили двух детей, у каждого своя судьба. Дочь Зоя живёт в Архангельске. Сын Александр тоже покинул Коношу, есть веские причины сказать о нём поподробнее.
Во-первых, Александр Николаевич Колыванов недавно защитил кандидатскую диссертацию. Во-вторых, не только родные, а все коношане, кто его знает, гордятся молодым учёным-земляком, имеющим прямое отношение к созданию ядерного щита Родины. А знают его многие. Среди школьных товарищей А.Колыванова той поры – Сергей Захаров, Татьяна Серова, Николай Смирнов... С Николаем Смирновым ещё в школьные годы рыбачили, да и теперь каждый раз, когда удаётся приехать из Сарова на родину, Александр и Николай непременно отправляются на рыбалку. Правда, порыбачить удаётся недолго, в родительском доме работы невпроворот по хозяйству…
Детство и юность Саши Колыванова прошли на тихой улочке рядом со станцией и с Лесозаводским посёлком, под гудки паровозов и тепловозов. После Коношской средней школы Александр закончил Рязанский радиотехнический институт, где его способности и деловые качества были замечены, и его направляют на работу в закрытый город «Арзамас-16». Настолько засекреченный, что в первые восемь лет ни его не выпускали из города, ни даже родителей не пускали к нему проведать. Ядерному Центру в Сарове Александр Николаевич отдал 25 лет своей жизни, прошёл служебные ступеньки от инженера-исследователя до зам.начальника отделения НИИ Центра.
В Коношу он приезжает не только отдохнуть за рыбалкой, среди друзей юности и родной природы, а и обязательно что-нибудь мастерит по дому маме на радость – золотые руки у сына. Да и умная голова, в свои 50 лет А.Н.Колыванов уже оставил заметный след в истории Ядерного Центра.


На месте города – горы битого кирпича

С Елизаветой Николаевной Чеплагиной (Сухондяевой) мы давно дружны, благо она – сестра Марии Николаевны Мамонтовой, полиграфиста моего времени. Когда-то, это было ещё до войны, юная Лизавета усердно помогала сестре в типографии в трудоёмких работах печатного дела. Да и во время войны, пока не была мобилизована в трудармию, постоянно наведывалась к сестре на работу надежным помощником, а после войны была активистом редакции по подписке, даже получила от редактора С.И.Ерёминой большую по тем временам премию – материю на платье.
А особенно интересна нам Елизавета Николаевна как свидетель и участник событий, о которых мы мало знаем. Её воспоминания о Сталинграде добавляют малоизвестную страницу в летопись подвига коношан в годы войны.

В мае сорок третьего после Коношской семилетки подалась Лиза Сухондяева в Шенкурск в ремесленное училище учиться на слесаря-тисочница (была такая специальность). После училища всех на пароходе отправили в Архангельск. Путешествие по реке для девчонки, ещё ничего не видавшей в жизни, конечно, было увлекательным.
Зато уж потом всего навидалась… Это когда их собрали в Архангельске, 300 человек, и отправили железной дорогой в товарных вагонах в Сталинград. Не поездка, а одно мучение: больше месяца добирались. Но оказалось, что это ещё только цветочки.
Им говорили: везут в Сталинград. Ну что они могли о нём тогда знать? По радио, конечно, слышали, что там было сражение и немцев окружили. Так смекали: «Значит, большой город, по паркам-бульварам, по набережной Волги погуляем, в кино, на танцы будем ходить…».
А приехали… Бои за Сталинград только-только закончились. Города нет. Вместо него – море битого кирпича и жуткие руины, ещё дымящиеся, с пустыми глазницами окон. Первых этажей вообще не видно – похоронены кирпичными завалами. Ни одного целого дома для пристанища. Кругом трупы, чужие каски, разбитая техника, немецкие и наши горелые танки, пустые гильзы…
Даже попить воды негде. Пошли к Волге, а там по воде – нефть и человеческая кровь.
Когда девчонок привели на завод «Красный Октябрь» (вернее, на территорию, а от самого завода ничего не осталось), командир поставил им первую задачу: собирать убитых.
Насобирали целые штабеля. Рыли братские могилы, складывали рядами трупы своих и чужих и засыпали землёй пополам с осколками кирпичей и снарядов. Как жалко было наших солдатиков, многие совсем молодыми ушли из жизни. От многих погибших остались лишь разорванные взрывом куски тела, иных выкапывали из руин, находя по трупному смраду. Тут же, у трупов, – крысы…
Недалеко от завода буквально отколупывали от сгоревшего немецкого танка горелые останки человека. Потом узнали: во время боя матрос зажёг один немецкий танк бутылкой с горючей смесью, а когда замахнулся бутылкой на другой танк, пуля разбила бутылку в его руке, и матрос превратился в факел, живым факелом бросился на танк и поджёг его собою…
В те же дни на выделенной машине ездили по улицам, разыскивали в руинах раненых, кого не успели подобрать санитары сразу после боёв. К тому же многих бойцов из их числа, особенно тяжелораненых, ещё не успели эвакуировать в тыл, их разместили в землянках и в подвалах, они там и оставались. Медперсонала в тех землянках-подвалах просто не было, все медики – кто убит, кто отбыл на передовую в составе медсанбата. А передовая быстро отодвигалась на запад. И оказались прибывшие северянки госпитальным медперсоналом: перевязывали раны, кормили, поили. Не хватало всего самого необходимого…
Войска ушли, мужчин не осталось, помощи ждать неоткуда. Наконец, у тыловых служб дошли и до них руки – поставили на продовольственное обеспечение, вернее, хоть что-то стали выдавать. Воду им привозили откуда-то в машине. Бывало, что и не привезут, тогда ищут сами где-нибудь, а когда найдут, насобирают на улице палок, запалят костёр, вскипятят водичку в котелке и первым делом – раненым, а уж потом сами попьют.
Выдали брезентовую обувь на деревянной подошве (сколько пар такой обуви износила там Лизавета за три кошмарных года), выдали гимнастёрки, и командовал ими военный в погонах. Так вместо слесарей-тисочников стали они «чистильщиками» и сёстрами милосердия.
Многие раненые умирали от тяжёлых ранений у них на глазах. А тех, кто шёл на поправку, отправляли в госпиталь за Волгу. Те, кто выздоравливал за Волгой, снова становились бойцами – приходили в землянку, забирали оставленные оружие, вещмешок и уходили в войска.
Спасали не только раненых. Были на их попечении и семьи с детьми, спешно эвакуированные из пригородных посёлков, стёртых с лица земли бомбёжками ещё до штурма города, они не успели переправиться через Волгу в тыл, оставались здесь и во время уличных боёв. Этим семьям просто некуда было деться, кругом витала смерть, но можно было найти какое-то укрытие в подвалах.
На попечении Лизы оказались четверо осиротевших детей. Жили они в подвале, кое-как обустроились общими усилиями, печку-каменку установили. Однажды пришла к ним, а они жалуются: огонь растопить не можем, вот, налили в печку керосину, теперь-то должно загореть. И старшая девочка уже чиркнула спичкой. Лиза сгребла детей и, успев дунуть на спичку, пулей выскочила с ними из подвала. Только когда отнесла их на безопасное место, ноги подкосились, и она опустилась без сил на землю. Ведь ещё миг, и зажжённая спичка полетела бы в керосин, и тогда – взрыв, от которого вряд ли остались бы живы и дети, и она...
Северянки жили в основном в землянках – по 40 человек. Страшная скученность, помыться негде, бани нет, выходных нет. И всегда голодные, паёк получали, наверное, не больше, чем в блокадном Ленинграде. И в армейских-то частях питание было неважное, а что уж говорить про них, спешно собранных со всей Архангельской области и с трудом доставленных сюда, на Волгу. В снабжении, как и во всём прочем, неразберихи хватало. Разгильдяйство и нерасторопность одних компенсировались героизмом других… Как-то из дому прислали Сухондяевой посылку: каравай домашнего хлеба. Разделила его на всех, на сорок человек, каждому по крохотному кусочку досталось…
Кругом кровь и гной, грязь и трупный смрад, и так – каждый день. А им и было-то всего-навсего по 16-17 лет от роду. А тут ещё мины повсюду, того и гляди – взлетишь на воздух, и бывало, что подрывались, их хоронили вместе с солдатами в братских могилах. Иные не выдерживали физического и нервного напряжения, сбегали.
Уже ближе к концу войны на восстановление Сталинграда прибыли пленные немцы и свои солдаты, попавшие к немцам в плен и освобождённые при нашем наступлении. Девушкам стало легче. Для них были построены бараки, и уже было где жить. Появилась и санчасть со своим персоналом. Но она не справлялась со всем объёмом работ даже по программе неотложных мер, и девчата по-прежнему продолжали выполнять всю грязную работу, оставались санитарками при раненых, а также проводили дезинфекцию от всевозможной заразы. Потому как целые кварталы всё ещё оставались зоной крыс и неубранных трупов… И лишь в самом конце войны и после неё стали рабочими – восстанавливали завод «Красный Октябрь».
Когда их отпустили по домам, Лизавете можно было остаться в городе, работать на заводе. Подружка Лизаветы Люда Вахромеева, с которой вместе учились в восьмом классе в Коноше и работали в Сталинграде «чистильщиками», осталась и стала горожанкой. А Лизе брат написал, чтобы приезжала домой, и она уехала.
В Сталинграде Елизавета Сухондяева пробыла с октября 1943 по октябрь 1946 года. Свои 16, 17 и 18 лет встречала в городских руинах и в землянке. Военнообязанной не числилась, но фактически жила на военном положении и выполняла задания военных. Всё делала на совесть, не отказывалась ни от какой грязной, тяжёлой работы. И только хотела, чтобы поскорее кончился этот ад и снова был здесь город – с улицами и домами, прохожими и трамваем, парком и танцами…
Никакого добра не нажила за те три года. К старшим сёстрам, Марии и Анне, приехала в Коношу всё в той же гимнастёрке и в башмаках на деревянной подошве. Сёстры помогли устроиться на работу. Брат, Владимир Сухондяев, тоже немало помог, когда после Сталинграда Елизавета многое не умела в мирной жизни и всё никак не могла прийти в себя от того кошмара, который ещё долго снился по ночам. Даже спустя много лет память воскрешает во сне ужасные подробности…
После войны 23 года отработала завклубом в Коношеозерье, потом, вместе с мужем, Борисом Дмитриевичем Чеплагиным, работали на складе топлива – была сначала там стрелочницей, затем начальником склада, принимала дела от А.А.Набокова.
От неё довелось услышать дополнения к рассказанному А.А.Набоковым о вражеской агентуре в Коноше: шпион обосновался на станционной водокачке (водонапорной башне) у путей в южном конце, был он не один, с женщиной. Их обоих поймали.
И по-прежнему была она активна в общественных делах – хоть в подписной кампании районной газеты, хоть в субботниках и воскресниках, хоть в избирательных кампаниях, бывала и председателем избиркома своего участка…
Сколько лет Елизавета Николаевна мечтала побывать в том городе, где квартал за кварталом раскапывала горы битого кирпича и вытаскивала из подвалов живых, собирала разорванные взрывами куски тел… Где ей вручали медаль «За оборону Сталинграда». И вот, уже на склоне лет, съездила. Правда, на «Красный Октябрь» не пустили, но и без того впечатлений от увиденного – на всю жизнь… Встретилась и с подругой юности Людмилой – вот было переживаний и воспоминаний, от избытка чувств подруга упала на колени и слёзы ручьём… Побывали вместе у Вечного огня, видимого издалека. А в «Панораме» увидели воссозданную землянку, не удержались от восклицаний: «Ну точно как та, где мы жили!». Видели «Дом Павлова» и пекарню, где они пекли хлеб для солдат…
Ныне Елизавета Николаевна приравнена к участникам войны, и это справедливо.
Не напрасно она считает, что внесла свой вклад в восстановление города-героя. Есть и их, тогдашних девчонок, заслуга в том, что в военное время их руками были спасены, вызволены из-под развалин и выхожены многие раненые солдаты и мирные жители, что этот город воинской славы не стал зоной пустыни и эпидемий, быстро возродился из пепла после войны.

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

«Люди и здесь живут. И мы будем жить!»

Уже сама эта фамилия для северян необычна: Рыбка.
Впрочем, для лесных посёлков Коношского района она как раз типична в ряду таких же: Сметана, Дуга, Заяц, Каша, Сова, Бова, Гриб, Кучер…
Зато судьба Николая Кузьмича Рыбки действительно удивительна. Например, он прибыл в 1930 году на Север в эшелоне высланных и жил здесь до своей кончины, хотя не был высылаем! И даже тогда, когда несколько лет спустя после того эшелона, по просьбе воронежских сельчан-земляков, уезжал в степной край, он не остался там – вернулся на Север.
Да и вся жизнь Н.К.Рыбки уникальна, не похожа на другие, она не просто необычна, а по-настоящему удивительна.
Несмотря на то, что с начала этой семейной истории прошло более столетия и дошла она до нас в пересказах людей уже третьего поколения Рыбки, то есть многие её фактические стороны забыты или переиначены на злобу дня, она не утратила исторической ценности. А ещё ей присуща та особая занимательность, которая свойственна приключенческим жанрам художественной литературы.
Упоминание о литературе не случайно: романом века хотелось бы назвать это семейное предание и его действующих лиц.
В этом романе по имени жизнь – и потрясения минувшего века, и высокие человеческие чувства, и редкая даже в масштабах страны судьба, и причастность к историческим именам и датам, и романтический ореол…
А дошло это семейное предание до нынешнего времени благодаря известной мелентьевской семье Прокопенко, Петр Семёнович – внук Николая Кузьмича Рыбки, продолжатель этого рода. К тому же супруги-учителя, неравнодушные к своей родословной, постарались выявить как можно больше сведений, казалось бы, уже канувших в Лету.
Они и предоставили в районный музей для очередной выставки газетные публикации о Рыбке. Это статьи в петрозаводской газете «Лицей» Н.Коваленко «Эхо 37-го года» (№ 4, апрель, 1996 г.) и «Век крестьянского рода» (№ 5 и 6, май, 1997 г.) и статья С.Еремеевой «Царский подарок Николаю Рыбке» в новохопёрской районной газете «Вести» (13 мая 2004 г.).
Автор газетных статей, представитель военного поколения, дядя Петра, ветеран войны, подполковник из Петрозаводска Н.А.Коваленко стал как бы информационным посредником между супругами Прокопенко и родоначальниками-супругами Рыбками. Очевидно, он располагал воспоминаниями не только северных и южных потомков Рыбки, а и самого Николая Кузьмича. Особую историческую ценность его статьям и последующим книжным мемуарам придают фрагменты из писем дочерей Рыбки. Хотя Николай Андреевич вернул эти письма авторам после использования в его книге «Воспоминания» (Петрозаводск, 2003 г.), но книга есть в Интернете, и в ней письма приведены более полно, чем в газетах.
А статья в новохопёрской газете основана на воспоминаниях потомков Рыбки южан Шрамко – жителей Новохопёрского района.
В музее я и увидел эти газетные материалы. Тогда же попросил их у Петра Прокопенко для своего материала по истории спецпосёлков, а попали они ко мне лишь через пять лет. Возможно, у мелентьевских потомков были сомнения того рода, что в статьях имеются серьёзные расхождения, способные поставить в тупик читателя.
Разумеется, я не ограничивался газетными статьями, где имели место публицистическая предвзятость, свойственная прессе 90-х годов, разнобой и неточности в изложении фактов. А постарался представить себе то далёкое время и, с учётом своих познаний о нём, расширить, уточнить и собрать воедино как написанное Н.Коваленко, так и рассказанное другими о родоначальнике-степняке, ставшем коношанином Рыбке и его семье.

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

Гусар Его Императорского Величества

Родоначальник – это сын бывших крепостных Николай Кузьмич Рыбка. Родился 9 мая 1870 году в селе Васильевка Екатеринославской губернии, Запорожье, Малороссия (Днепропетровская обл., Украина).
Отец его, Кузьма Рыбка был крепостным помещика на Екатеринославщине – пастух и хлебороб. После отмены крепостного права был у помещика ключником (кладовщиком). Девять лет как отменено крепостное право, но земля оставалась за помещиками, и перед кончиной помещик подарил Кузьме за усердие десятину корабельного елового леса, десятину земли и добротную большую хату. Выращивая бычков на мясо и ведя ими торг с местными купцами, сколотил капиталец и стал величаться по имени-отчеству: Кузьма Викторович.
После смерти старого помещика его имение перешло в руки зятя, которого все называли барином.
По данным Н.Коваленко, шустрый и смышлёный парнишка Коля Рыбка был сначала на побегушках – «с шести лет прислуживал молодому барину: подавал чай, журналы и газеты, убирал со стола, чистил обувь, протирал от пыли мебель и подметал залу... Однажды барин, войдя в залу, увидел в руках Коли какой-то журнал о природе и услышал, как тот пытается читать. Коля испугался и стал просить прощения. Барин спросил, хочет ли он учиться. Коля ответил, что очень хочет научиться читать и писать. Барин пригласил в залу свою жену и, указывая пальцем на Колю, сказал: «Наш Николка хочет учиться грамоте, возьмись и научи его читать, писать и считать».
К десяти годам барыня научила Колю не только читать, писать, считать, но и решать задачи. Он даже писал грамотнее, быстрее и красивее своего барина…».
Всё, что касалось знаний и грамоты, Коля схватывал на лету, молодая барыня была поражена его сообразительностью, к тому же она окончила в Екатеринославле женскую гимназию и, видимо, была движима царившими в те годы в кругах образованного общества идеями просветительства, ей нравилось учить его грамоте и уму-разуму.
Скорее всего, барин был не только из рода дворян-помещиков, а и чиновник, возможно, земский начальник, поскольку имел контору. В 14 лет Коля стал своим человеком в барском доме – помощником ключника имения и личным писарем барина.
Прошли годы, и Николай, уже взрослый парень, отправился на военную службу. Во времена Российской Империи всеобщей воинской обязанности не было, каждая волость должна была отрядить в армию определённое число новобранцев. В их число попал и Никанор Рыбка. Но у Никанора трое детей, он кормилец в семье и глава хозяйства, без него как без рук. И на семейном совете было решено: на царскую службу пойдёт Николай. Такое практиковалось в больших семьях: обычно отдавали в солдаты того, у кого ещё не было своего хозяйства. Земству было без разницы, лишь бы число новобранцев соответствовало.
Грамотен и не по-деревенски развит был Николай, к тому же и отец постарался: пригласил в гости Екатеринославского воеводу, хорошо его угостил и преподнес подарки... В общем, парню повезло со службой – попал не куда-нибудь, а в Царскосельский Его Императорского Величества гусарский полк. Рядом – столица, царедворцы, царская семья…
(Наши северяне тоже не лыком шиты, к примеру, в лейб-гвардии в столице служил Василий Гаврилов из Фатунова, полковым каптенармусом там же в столице – Григорий Конторин из Ротковца, гусаром – Быков из Клёнова, а Пётр Быков из Хмельников был даже воздухоплавателем).
К слову сказать, как раз во времена службы Николая Рыбки, с 1882 года гусарская кавалерия была отменена – переименована в драгунскую. Правда, в 1907 году гусарские гвардейские и армейские полки были восстановлены, но Рыбка к тому времени оставил военную службу. Впрочем, в обиходе эти кавалеристы всё так же именовались гусарами, и парадная их форма – доломан и ментик, меховая шапка или кивер и рейтузы со шнурами, при сабле и пистолетах – оставалась красивой и нарядной.
Удивительно и то, как Рыбка стал главным снабженцем полка и царского Двора.
Было это в 1894 году. По случаю коронации Николая II награждали лучших офицеров и солдат Гусарского полка. Из книги Н.Коваленко:
«Писарь эскадрона заполнял анкеты на представляемых к наградам. Находившийся рядом с ним гусар Николай Рыбка сказал писарю, что он медленно работает и к нужному сроку анкеты не подготовит. На это писарь ответил: «Если ты такой грамотный, то садись и пиши». Николай Рыбка сказал, что он грамотный, сел за стол и начал заполнять анкеты. И пока писарь заполнит одну, гусар Николай Рыбка заполнит две. Писарь отправил Николая с анкетами в штаб полка. Штабной офицер, просматривая анкеты, спросил у Николая, кто это еще так грамотно и красиво пишет. Николай ответил: «Я». На следующий день гусар Николай Рыбка был назначен главным каптенармусом гусарского полка...».
Удивительна и романтична встреча с Рудневым – будущим тестем:
«В обязанности главного каптенармуса гусарского полка входило обеспечение
Царского двора и полка кавалерийскими и гужевыми лошадьми, продовольствием,
фуражом и всем необходимым для жизни и быта семьи царского двора и офицеров полка, вплоть до духов и одеколона.
Увольнявшийся со службы главный каптенармус полка поехал с Николаем Рыбкой по России знакомить его с помещиками и торговцами, у которых закупались для царского двора и гусарского полка лошади, зерно, фураж и продовольствие. Первая встреча состоялась на родине, с богатым землевладельцем Рудневым Феодосием Феодосиевичем. Его усадьба находилась недалеко от Екатеринославля. Там имелись большой красивый дом, фруктовый сад и прекрасный парк со столетними дубами, каштанами и кленами, с аллеями и беседками, с клумбами цветов и газонами зеленых трав. В парке был устроен пруд…
В первый же приезд к Рудневу Николай Кузьмич закупил у него сотню кавалерийских лошадей и договорился о закупке пшеницы и овса будущего урожая...».

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

«Мы на лодочке катались…»

Без архивных поисков остаётся только гадать о Рудневе. Дворянин из числа старосветских помещиков? Бывший военный? Или выходец из крестьянского сословия, ставший сельским капиталистом наподобие классического Ильи Артамонова (М.Горький, «Дело Артамоновых»)? Н.А.Коваленко называл Руднева богатым крестьянином, в чём приходится сомневаться. Взять хотя бы пруд, где гусар Рыбка катался на лодке: пруд в усадьбе для лодочных прогулок – типичная примета дворянского гнезда. Моя версия: дворянин, из бывших военных. Не только в привыкшем к армейскому режиму Николае Рыбке, но и в любимой дочке Рудневых Саше улавливается военная косточка.
Вообще-то фамилия эта хорошо известна в истории России. Выдающиеся представители её – военные деятели при царе и большевиках, учёные, как правило, выходцы из дворян или духовного сословия. Между прочим, командиром прославленного крейсера «Варяг» был Всеволод Фёдорович Руднев, уроженец Прибалтики и тульский дворянин, контр-адмирал, в 1905 году уволенный царским правительством из флота «за либеральное отношение к матросам». Известен епископ и сочинитель XVIII века Дм. Руднев. Сподвижником Сталина и Ворошилова в гражданской войне был командир Красной Армии Николай Руднев. Генерал Руднев был правой рукой Сидора Ковпака в знаменитом партизанском соединении на Украине. Л.В.Руднев, академик, был главным архитектором здания МГУ им. Ломоносова. К.Н.Руднев – организатор отечественной космонавтики. Новое время – новые песни: громкую и сомнительную славу обрёл сектантский лидер В.Руднев в Новосибирске…
Феодосию Феодосьевичу, как видно, льстило близкое знакомство со столичным представителем самого Самодержца, к тому же военным. Да и вообще этот гусар нравился ему своим бравым видом, весёлым характером, умом и практичностью. Николай Кузьмич тоже дорожил знакомством с Рудневым, как дорожат знакомством с сильными мира сего.
А ещё у Руднева была дочь Сашенька. Тут надо бы умелое перо сочинителя-романиста, сюжет – для любовного романа или романтической баллады…
Несомненно, интендант из Царского Села в свои молодые годы немало повидал особ женского пола. Близкий ко двору, собою видный, в броском мундире и со знанием правил хорошего тона, этот гусар, конечно, обращал на себя внимание девиц мещанского и купеческого сословия как потенциальный жених. Но молодому человеку с его умом и проницательностью претили все эти жеманные барышни и дамы с пустыми глазами и разговорами. Зато в доме Рудневых в обществе Сашеньки ему было легко и уютно.
Сашенька, прелестный подросток, встречала этого необычного и такого интересного гостя со всей искренностью и непосредственностью как милого друга. Он читал ей сказки, катал на лодке по пруду, вёл с отцом вежливую и умную беседу.
Наверное, можно представить тот таинственный процесс, который свершался в душе Сашеньки. Проводя детские годы в сонной, тихой, скучной деревенской среде и видя всё одни и те же лица местных хуторян и проезжавших по шляху чумаков, в первые визиты «дяди Коли» она была настолько поражена эффектным видом и хорошими манерами этого военного, словно сошедшего с парадных портретов, что с тех пор жила ожиданием новой встречи – необыкновенной встречи с прогулками по саду, плаванием на лодке, чтением книг и за сердечной беседой.
Повод для приезда был, и каждый год Николай Кузьмич наведывался в усадьбу Рудневых. И с каждым годом взрослела Сашенька, детское восхищение перерастало в серьёзное чувство, в 14 лет она осознала, что любит Николая, такого красивого, умного, начитанного, совершенно не похожего на местных кавалеров.
Нежная искренность Сашеньки сначала просто умиляла бравого воина, а затем, с каждым новым приездом, всё больше западала в сердце. Даже очень может быть, что он невольно сравнивал Сашеньку Рудневу с юной Наташей Ростовой, и тем сильнее привязывался к этому дому.
Но о женитьбе думать всерьёз не решался. Пусть они неравнодушны друг к другу, но она ещё по сути ребёнок, а он намного старше её, разница в возрасте 18 лет, к тому же он беден, всего лишь рядовой солдат, хоть и при Дворе. Запорожский магнат пока привечает его как выгодного заказчика, но разве отдаст за него свою дочь?
Для Руднева не были тайной чувства дочери и гусара. Иной раз в шутку, когда Николай Кузьмич катал Сашеньку на лодке, отец приговаривал: «Катай, катай. Вот возьму и отдам за тебя Сашу». На что Рыбка, тоже как бы в шутку, отвечал: «Подрастёт Саша – я и сам на ней женюсь».
Разные родители счастье своих детей понимают по-разному. Другой сказал бы себе и дочери: это просто первое увлечение, и тоже припомнил бы сумасбродное увлечение Наташи светским хлыщом из романа «Война и мир» графа Толстого. Но Руднев, как любящий отец, видел счастье дочери в её собственном выборе. Да и нравился ему гусар: основательный, не прожигатель жизни, умный и деликатный, не похож на типичных представителей армейской среды…

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

В подарок – серебряная шашка и 500 десятин земли

Немало лет минуло в этих визитах к Рудневым, потому как в армии Николай Кузьмич отслужил три срока: за Никанора, за себя и за младшего брата Василия. Лишь в 1903 году оставил царскую службу, в возрасте 33-х лет. Столицу он покидал не с пустыми руками…
Как известно, все мужчины из Дома Романовых знали в лошадях толк, любили коней и верховую езду. И, надо полагать, практичный, как все хохлы, каптенармус с запоминающейся фамилией был во дворце на особом счету. Из письма Евгении Николаю Коваленко об отце:
«Помню, будучи в ссылке уже в старших классах, мои подружки просили его
рассказать о службе. О многом он не рассказывал, но мне запомнились его слова: «Император, бывало, и за руку поздоровается, а она, стерва (императрица), и не взглянет».
…Знаю, что у папы были именные золотые часы за службу. Он их нечаянно уронил в колодец на хуторе. Извлечь их оттуда не смогли, так как колодец был очень глубоким. Помню, если заглянешь в него, то зеркало воды было не больше блюдца…».
Из письма Анны об отце:
«…Мне запомнилось, как, приехав к кому-то в гости, он, шутя, поздоровался так: «Поставщик Двора Его Императорского Величества гусар… полка по вашему приглашению прибыл!». Из его разговоров поняла, что он поставлял для Двора вина, духи, папиросы…».
Перед самым концом службы государь, лично поблагодарив за службу, щедро наградил царского любимца: именной серебряной шашкой и пожалованными землями из царского земельного фонда. А ещё была вручена икона – писаный на доске и освящённый на святой горе Афон 12 января 1896 года образ Богородицы «Скоропослушница». На обратной стороне доски написано: «Мы, Николай Вторый, даруем сию икону Рыбке Николаю Кузьмичу за долгую и верную службу царю и Отечеству». Под автографом – дата и печать. Икона хранится у одного из южных потомков Н.Рыбки в Новохопёрском районе – Шрамко.
Счастливый устремился Николай Кузьмич к Рудневым, теперь он – богатый жених. Правда, не покидали сомнения относительно разницы в возрасте, но эти сомнения мигом развеяла горячая встреча. Хозяин дома по-отечески обнял и расцеловал желанного гостя. Следом сбежала с крыльца и в душевном порыве повисла на шее Саша, смеясь и плача, она целовала его и приговаривала: «Я тебя ждала, мой дорогой! Я твоя, твоя…».
По одной версии, Рыбке были пожалованы земли под Петербургом, но желания быть поближе к столице Николай Кузьмич не имел, он продал ту землю и на эти деньги, сложившись с отцом, купил у землевладельца Кучеренко хутор: двухэтажный дом с постройками и пятьсот десятин земли, недалеко от Аверинки в Воронежской губернии.
По другой версии, земля была подарена именно в тех степях. Возможно, царь поинтересовался желанием любимца Двора, и Рыбка попросил землицы в приглянувшихся ему в годы поездок по России Аверинских степях Новохопёрского уезда Воронежской губернии.
От Рудневых Рыбка отправился на родину, а оттуда, уже вдвоём с отцом, Кузьмой Викторовичем, они направляются в Аверинку. Отец предлагал полученную от царя землю разделить на трёх братьев, но Николай Кузьмич на это резонно возразил: земля – лично его, и он сам намерен на ней хозяйствовать, по своему понятию и разумению. Отец не стал спорить, и сошлись на том, что после осмотра нового места, если место понравится, отец с двумя братьями переберутся туда же.
Аверинка старшему Рыбке понравилась. Не откладывая дела в долгий ящик, отец продал своё хозяйство – хату, десятину земли и десятину леса, его сыновья Никанор и Василий также продают свои хаты и нехитрый крестьянский скарб и все переселяются к новоявленному землевладельцу, на вырученные деньги купили хутор с двухэтажным домом, где и поселились три семьи братьев. Николай Кузьмич по дарственной грамоте царя получил из царского земельного фонда в Новохопёрском земельном банке пятьсот десятин земли и беспроцентный кредит на возведение дома, на приобретение скота и сельхозинвентаря.
В январе 1904 года, когда Саше исполнилось 16 лет, Николай Кузьмич в сопровождении Никанора с двумя дочерьми и Василия с двумя сыновьями отправился к Рудневым сватать Сашеньку. Венчались они в Екатеринославле, была богатая и весёлая свадьба.

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

Хутор Рыбкино и его хозяин

Ко времени женитьбы Н.К.Рыбка уже вполне освоился на хопёрской целине и развернулся с размахом как способный и умелый хозяйственник. Купленный дом был перестроен, в нём жили Никанор и Василий с семьями, а для себя Николай Кузьмич затеял строительство своей усадьбы. Купил в земстве семена зерновых, и нанятые крестьяне вспахали и засеяли поля. В 1904 году на бывшей целине был получен рекордный урожай пшеницы и ржи. Продажа товарного зерна уже первого урожая позволила рассчитаться с нанятыми на посевную и жатву крестьянами и полностью обеспечить себя продовольственным и фуражным зерном.
Из письма дочери Николая Кузьмича Веры:
«…В 1904 году папа начал строить большой дом с парадным крыльцом. В доме имелись: передняя, кабинет, зала, спальня, детская комната, столовая и кухня. По ширине дома шла тесовая пристройка с сенями и кладовыми. В кабинете папы имелись: диван, обтянутый бархатом, письменный стол и книжный шкаф. В зале стояли: трюмо, рояль и на маленьком красивом столике граммофон. На стене висела именная серебряная шашка, подаренная папе в 1903 году Царем
Николаем II…».
За счёт продажи зерна и мясного скота дела у Рыбки шли в гору, три семьи братьев вели большое хозяйство, и хутор с каждым годом расширялся, прибавлялись риги, амбары, конюшни, коровники и другие хозпостройки, увеличивалось поголовье лошадей, волов, коров и птицы. Закупался сельхозинвентарь, позволявший ускорять и облегчать обмолот, косовицу и другие трудовые операции. Выращивали хлеб, разводили скот, скупали и перегоняли в Урюпинск и Калач быков, а во времена НЭПа глава хозяйства «Рыбкино» был совладельцем склада сельхозинвентаря в Новохопёрске, где состоятельные крестьяне могли брать напрокат молотилки, сеялки и другие агрегаты.
Пошли дети – в полном соответствии с крестьянским обычаем: один за другим, один за другим. В 1905 году родилась первая дочь, Клавдия. 18 раз рожала Александра Феодосьевна, выжили семеро: шесть дочерей и сын Николай. Старшие дочери учились в женской гимназии в Новохопёрске…
Считаю, наивно выглядят попытки иных газетных авторов живописать Н.К.Рыбку чуть ли не типичным представителем крестьянского сословия. Многим ли в многомиллионной крестьянской лапотной Руси цари вручали золотые часы, серебряные шашки и сотни десятин лучшей земли? А чего стоит такое высказывание: мол, при царе крестьяне жили лучше, например, к праздникам дочери получали золотые украшения… Понятно, что такие «крестьяне» в лаптях не ходили, они играли на своём фортепиано, слушали граммофон, а дочери-барышни на собственном санном выезде отправлялись учиться в гимназию, где детей сермяжных крестьян и духу не было… Да и лисья шуба на бархате, снятая с раскулаченного (из письма), – явно не с плеча сермяжного крестьянина. Тем и необычна судьба Н.К.Рыбки, что даже в среде сельских богатеев, уж не говоря о многомиллионной крестьянской среде, это был на удивление редкий случай…
Грянули революции – Февральская и Октябрьская, а следом – гражданская война. В той междоусобице Рыбки не участвовали. Хотя не только участие, а и неучастие далеко не всегда зависело от личной воли – и красные, и белые забирали по мобилизации в свои армии всех военнообязанных. Вероятно, от белых братья откупались, а для красных они были «чуждый классовый элемент».
Тамбовский мятеж, захвативший и Воронежскую губернию, тоже не вовлёк хуторян Рыбкиных в свою кровавую стихию, иначе Николай Кузьмич не оказался бы в доверии у главы государства – Ленина.

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

НЭП

С окончанием гражданской войны на юге, в 1920 году, земля у Рыбки, как и у всех помещиков, у других крупных землевладельцев, была местной властью конфискована.
Но надо было выводить страну из разрухи и крестьянских восстаний, в 1921 году верхи провозгласили Новую экономическую политику. Успехи НЭПа вели к усилению частного сектора и «частнособственнической психологии», что сказывалось и в политике. Ожесточённые споры в руководстве партии и государства о неизведанных путях развития экономики самым удивительным образом отразились на судьбе Рыбки.
Николай Кузьмич читал газеты и внимательно следил за переменами в курсе центрального руководства. Найдя момент благоприятным, направил письмо Ленину с ходатайством об отмене грозившей ему высылки и о возвращении земли, ведь никто иной, а именно Ленин призывал к созданию крупных хозяйств промышленного типа. Видимо, Рыбка бывал также и на приёме у Ленина, когда тот передал его ходатайство на рассмотрение Верховного суда и сам ходатай был в Москве на суде.
На суде Н.К.Рыбка выслушал такой приговор: конфискацию земли считать правильной, Рыбок не высылать, оставить на хуторе как лояльных Советской власти и приносящих пользу государству, а каждого члена семейства наделить землею в существовавших тогда нормах на душу крестьянской семьи.
После суда Ленин поручил Николаю Кузьмичу организовать на конфискованных у братьев Рыбок и помещицы Преснячки землях выращивание пшеницы и мясного скота для государства. Николая Кузьмича назначили управляющим этих земель.
То есть имелось в виду организовать крупное сельхозпредприятие. Какое? Совхоз или фермерское хозяйство наподобие американской латифундии?
В своей статье и книге Н.А.Коваленко не уточняет это, однако противопоставляет товарное хозяйство Рыбки 20-х годов современным совхозам 60-80-х годов.
Но всё дело в том, что уже с 1917 года в аграрной политике страны стали применяться советские хозяйства, образованные на базе конфискованных помещичьих земель. Бывших хозяев этих имений высылали, их место занимала совхозная администрация. Совхозы, по идее, должны были доказать единоличникам преимущества коллективного труда на промышленной основе. В годы НЭПа хозяйство Рыбки подходило хоть под частную, хоть под совхозную форму производства зерна и мяса.
К тому же, в отличие от первоначальных совхозов с их раздутыми конторами, отсутствием специалистов и техники, у Рыбки был большой опыт и предприимчивость, а техника имелась ещё с хуторских времён, да и в Новохопёрске у него был на паях частный пункт проката сельхозагрегатов. Итак, НЭП допускал участие в экономике как государственного, так и частного сектора. А один из лидеров страны, Бухарин, публично призывал крестьян: «Обогащайтесь!». В общем, с расширением возможностей для инициативы управляющий Николай Кузьмич снова стал разворачиваться как умелый аграрник – его производило много товарной продукции и имело прибыль даже при «ножницах цен», когда цена на промтовары в сравнении с сельхозтоварами была намного завышена.
Интересно то, что во все годы хозяйственной деятельности управляющего Рыбки, с 1920 года по 1929 год, его хутор охраняли два милиционера – как от бандитов, уничтожавших сторонников Советской власти, так и от «голодранцев», не столь давно грабивших усадьбы помещиков и других богатеев.
О своих родителях тех лет Вера писала:
«Папа был человеком энергичным, всегда весёлым, в хозяйстве многое делал сам. Он и нам не давал скучать, всегда находил для нас нужную работу. Я не помню случая, чтобы он когда-нибудь на кого-то из нас крикнул или повысил голос. Папа играл на скрипке и рояле. Его очень уважали хуторяне. Он подавал руку помощи всем, кто к нему обращался. Был общительным человеком. Мама хорошо и разнообразно готовила пищу, сама пекла хлеб, печенье и сладости. Мама шила одежду, вязала свитера, шарфы, перчатки и стегала одеяла. Она всему этому учила и нас…».
Из письма Анны:
«…Я не знаю за папой каких-то особых увлечений или привычек. Человек он был мягкий, добрый, трудолюбивый. Он и пахал, и сеял, и кузнецом бывал, и технику (сеялку, молотилку, телеги) сам ремонтировал, и в церковном хоре пел, и сам животных резал. Был добрейшей души человек.
…В нашем доме всегда были чужие люди. Заезжали просто отдохнуть, покормить лошадей или заночевать…».

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

«Пусть кулачат и высылают, я и там не пропаду…»

Следующая дата – 1929 год – вошла в историю села и всей страны как переломная веха: отказ от Ленинской Новой политики и форсированная коллективизация с применением массовых репрессий. Не только сельских богатеев, а и многих середняков причислили к кулакам с конфискацией хозяйства и высылкой семей. Что уж говорить о таких крупных собственниках, как Рыбка. Дочь Рыбки Антонина была замужем за Василием Коваленко, крупным чиновником, до недавнего времени секретарём уездного комитета ВКП (б) в Воронеже, и осведомленный родственник посоветовал Рыбкам расстаться с хуторским хозяйством и уехать куда-нибудь, чтобы избежать раскулачивания и высылки на Север. Никанор Кузьмич внял совету, сбежал в Новохопёрск и не был репрессирован, хотя хуторского хозяйства лишился. А Николай Кузьмич так ответил: «Пусть кулачат и высылают, я и там не пропаду, ибо я всю жизнь честно тружусь, и мне с моим выводком некуда ехать». У Рыбки в то время было четверо несовершеннолетних детей: три дочери и сын.
(По другой версии, потомков Шрамко, Николай Кузьмич, человек предусмотрительный и дальновидный, оценив ситуацию, прислушался к тому совету. Рыбки распродали всё, что можно, собрали свои пожитки, царский подарок и семейные портреты и покинули хутор, на первых порах жили в Новохопёрске, где глава семьи работал).
Осенью1929 года на конфискованных ранее землях организовали колхоз. У братьев Рыбок конфисковали зерно, сельхозинвентарь и ту землю, которая была дана им Советской властью в личное пользование, вывезли мебель, увели двух лошадей, двух коров, полтора десятка овец и коз, свинью и полтора десятка кур. Только петуха не удалось «реквизировать». Из книги Н.А.Коваленко:
«Старый, красивый, хитрый и умный петух прямо с шестка взлетел, проскользнул меж расставленными в дверях курятника ногами хуторского бездельника, голодранца, рьяного активиста Чифирки и помчался в степь. Погнавшийся за петухом Чифирка зацепился за кочку, упал, расквасив себе нос. На рассвете следующего дня Николай Кузьмич услышал кукареканье. Открыв дверь, он увидел на крыльце петуха, который продолжал кукарекать, извещая наступление нового дня и зовя к себе курочек… Я хорошо помню, как эту историю с петухом Николай Кузьмич рассказывал моему отцу в 1933 году, когда приезжал из ссылки на родину. Тогда они громко смеялись. А в 1929 году во время раскулачивания было не до смеха…».
Дочери вспоминали: как-то вечером к Рыбкам пришел житель Аверинки и сказал, что было собрание, на котором решили раскулачить Рыбку Николая Кузьмича и Рыбку Василия Кузьмича. Третий брат, Рыбка Никанор Кузьмич, кем-то предупрежденный, продал дом и уехал в Новохоперск. Он в ссылку не попал...
В большом доме Никанора Кузьмича была открыта школа, куда и доставили вывезенный из дома Николая Кузьмича рояль. Семья была свидетелем дикой сцены: деревенские ребятишки, не зная, что это такое, залезали на лакированную крышку рояля в грязных лаптях, топтались на нём, колотили по клавишам и кричали, что внутри сидит чёрт… Вывезенные граммофон, серебряная шашка, венские стулья бесследно исчезли.
После раскулачивания Василия Кузьмича, Николая Кузьмича и его молодого зятя
Горбенко, мужа Клавдии, увезли под конвоем в Новохоперск.
Во всей остроте вставала топливная проблема (известная старшему поколению читателей по книге Н.Островского «Как закалялась сталь»), и при Новохопёрском райотделе НКВД из числа раскулаченных был создан отряд по заготовке дров для школы, детдома и других госучреждений. Николай Кузьмич, известный грамотностью и хозяйственной сноровкой, был назначен старшим отряда. Он и тут был на высоте, в течение нескольких месяцев умело руководил заготовкой, вывозкой и распределением дров по организациям и учреждениям.
Дома оставались Александра Феодосьевна и дети: 16-летняя Вера, 14-летняя Аня, 12-летний Коля и 8-летняя Женя. А когда в январе 1930 года Александра Феодосьевна уехала в Новохопёрск проведать мужа, сельская власть выселила из дома детей и отвела в другой дом.
Вернувшись через несколько дней, мать забрала детей, зашли в свой опустевший дом, второпях собрали несколько книг, фотопортреты со стены и покинули усадьбу.
Ещё через несколько дней Александру Феодосьевну с детьми отправили в Новохопёрск и поместили в клубе, куда собирали подлежащих ссылке. Там же находились замужняя дочь Клавдия и три взрослых сына Василия Кузьмича. Хуторские женщины привезли Рыбкам на дорогу узлы с одеждой, обувью, одеялами, подушками и собранными хуторянами мукой, сухарями и салом.
Всех посадили в эшелон.
В одном из вагонов Николай Кузьмич нашел свою семью. Проверили наличие людей в вагонах. И тут оказалось, что в списках высылаемых нет дочери Николая Кузьмича – пятнадцатилетней Ани. Ей было предложено остаться на месте. Она отказалась и поехала вместе со всеми.

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

«Николай Кузьмич, вы ссылке не подлежите, выходите из вагона…»

Все испытания, связанные с раскулачиванием и высылкой, дорожные мытарства выселенцев и жизнь в спецпосёлках подробно описаны очевидцем, С.И.Логиновым, в его книге «Хлеб и соль» (Коноша, 2007 г.). Логиновы жили до высылки далеко от хопёрских степей, они из вятского села, но, в принципе, раскулачивание и высылка происходили везде одинаково, и в эшелонах везли людей одной категории: все они были спецпереселенцами. Все, кроме Н.К.Рыбки.
Об этом свидетельствует письмо Веры Рыбки Николаю Коваленко:
«30 марта 1930 года нас загнали в грузовые вагоны, где имелись двухъярусные нары, чугунная печка и ведро для испражнений. Из Новохопёрска пригнали наших отцов. Мы сутки сидели закрытыми в вагоне и плакали. Вдруг вагон открылся и вызвали папу. Председатель Новохопёрского райисполкома Буханцов и начальник райотдела НКВД сказали ему: «Николай Кузьмич, вы ссылке не подлежите, вы работали на Советское государство, выходите из вагона с семьёй и поезжайте домой». Папа ответил: «Я своего брата и земляков не брошу, я поеду со всеми находящимися тут туда, куда повезут». Вагон закрыли. Эшелон тронулся…».
Как сказано выше, не подлежала высылке и дочь Анна.
Новая экономическая политика приказала долго жить, но авторитет покойного к тому времени Ленина был столь велик, что его записки оказалось достаточно для освобождения семьи Н.К.Рыбки от репрессивных мер. Очевидно, упомянутое выше поручение Ленина было не только высказано в устной форме, а и подкреплено визой главы государства, и Николай Кузьмич по возвращении из Москвы передал записку в уездный исполком, о ней знали и в НКВД.
…Николай Кузьмич стал как бы сопровождающим – был назначен старшим по вагону и, поняв, что дорога предстоит дальняя, постарался наладить, насколько это было возможно, дорожный быт: увеличил запасы воды и дров, разделил вагон на секции: в одной – дети, маленькие на нижних нарах, подростки – на верхних, в другой – на нижних нарах женщины, на верхних мужчины.
На день выдавали по черпаку кулеша, столько же кипятку и по 500 гр. хлеба на человека.
На остановках охрана выпускала людей из вагонов для отправления естественных надобностей: мужчины в одной шеренге, женщины в другой, лицом в противоположную сторону. Женщины стеснялись пользоваться ведром и обычно ждали остановку. По этой причине бабушка Махотина 60-ти лет скончалась, у неё лопнул мочевой пузырь. Покойницу упрятали под нарами, чтобы охрана не выбросила из вагона, и довезли до станции Коноша. В Коноше прибывших новохопёрцев доставили к «шалашам» на временное поселение. Туда же под видом больной довезли покойницу и похоронили, недалеко от «шалашей», на горушке. Это была первая могила, а уже вскоре горушка стала последним пристанищем для многих горемык.

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

Сначала были «шалаши»…

Казалось бы, о тех «шалашах» в Коноше, где ныне ЦРБ, достаточно много и подробно написано, но исключительно по устным рассказам. А вот перед нами письменные источники: книга Н.Коваленко и письма дочерей Рыбки. Из книги:
«В шалашах с двухскатными крышами, покрытыми еловым лапником, с обеих
торцовых сторон имелись двери с небольшими окнами над ними. При входе в шалаши внутри них с обеих сторон стояли огромные глинобитные печи. Посредине шалашей по всей их длине имелись двухъярусные нары с разрывом для стола и скамеек. По бокам шалашных стен были устроены одноярусные нары. Деревянные полы отсутствовали. Шалаши были построены на земле, заваленной снегом. В проходах между нарами и под ними лежал снег. В этих шалашах начинали свою ссыльную жизнь крестьяне из Алферовки, Троицкого, из Рыбкинского и Иогановки, из Дубового и Красного, из многих других хуторов и сел степного Прихоперья.
Николая Кузьмича назначили старшим по шалашу. Он разместил детей на нижних
нарах с одной стороны, а на верхних их родителей, стариков на нижних нарах с другой стороны, а на верхних семейные пары. Боковые одноярусные нары были отданы молодежи: с одной стороны парням, с другой – девушкам. Над проходами и над нарами по всей длине шалаша приколотил жерди, на которых вешали одежду и подвешивали банки, котелки, сумки с продуктами и пищей. Со временем завелись крысы, мыши, вши и полчища тараканов. Пищу готовили под навесом на кострах. Всем выдавали продуктовые пайки. Работающим на день: хлеба – 400 гр, крупы – 50 гр, рыбы – 20 гр, сахара – 20 гр, соли и мыла по 10 гр, а спичек – коробок на месяц. Старикам и детям на день: 200 гр. хлеба, 30 гр. крупы, 10 гр. сахару и столько же рыбы. Пайки выдавались на каждые десять суток.
В Архангельских краях коллективизацию проводили позже, в 1931-1932 годах.
Крестьяне, не желая сдавать в колхозы лошадей и коров, приводили их в шалашный лагерь и сбывали за бесценок ссыльным. Это на какое-то время спасало ссыльных, конечно, не всех, от голода и смерти...
На второй день после прибытия к месту ссылки всех работоспособных пристроили
у шалашей, проверили по спискам и повели в тайгу на лесоразработки. Работали, кто в чем попало. Потом выдали спецобувь и рабочую одежду: лапти, рваные телогрейки, дырявые солдатские брюки и обмотки. Медицинское обслуживание отсутствовало...
Руководство архангельских лагерей, напуганное эпидемиями тифа, дифтерии и
большой смертностью ссыльных, а также возможностью распространения эпидемии среди коренного населения, забило тревогу. Из Москвы прибыл специальный санитарный отряд с медперсоналом, медикаментом, лабораторией и оборудованием. Всех инфекционных больных изолировали в три огромных шалаша. Началась борьба с эпидемиями и за жизнь людей…».
Из письма Веры, где, в частности, описываются похороны татар, по их обычаю, на коношской земле:
«В первое полугодие 1930 года много умирало стариков и детей от истощения, простудных заболеваний и разных эпидемий. В день зарывали по 30-40 покойников. С 11 часов до позднего вечера похоронные процессии шли одна за другой. Шалашей стояло много, и людей в них было полным-полно. Национальности были разные. Татар хоронили без гробов, сидя. Покойнику клали кружку, миску, ложку, украшения, инструменты… До могилы покойника несли в гробу, а потом гроб сжигали вместе с одеждой умершего».

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

Посёлок на «шестом»

Осенью того же года выселенцев перевели на лесопункт, там семьи жили в землянках. Александра Феодосьевна устроилась в столовую НКВД, где снова проявила свои кулинарные способности. А муж и дочери работали на лесоповале.
В 1932 году бывших жителей «шалашей» поселили на «шестом» (посёлок Коношеозерский) – в новые дома на берегу озера Коношского. В том посёлке имелись шесть улиц с жилыми домами, магазином, столовой, комендатурой, школой и другими учреждениями.
Николай Кузьмич, как доверенное лицо властей и опытный организатор, работал помощником коменданта – отвечал за хозяйственную и производственную деятельность трудпосёлка, затем был экспедитором по доставке товаров в магазин. О коменданте Рогове были неплохие отзывы, но были и форменные стервы…
Соседи Рыбкиных сбежали, и семья заняла пустовавшую вторую половину дома, стала обживаться, разработала участок земли под огород, завела коз…
Бывшая жительница «шестого» Анна Селивёрстовна Гашева (Головач) многое помнит из той жизни в Коношеозерье, о которой писали дочери Рыбки, хорошо помнит и семью Рыбки – были соседями, через дом. Помнит Николая Кузьмича с его пышными усами и весёлой украинской речью. Хозяйка работала заведующей детсадом-яслями, их дочь Анна была в садике воспитателем, Клавдия работала в больнице – первая больница была на «десятом», в Вересове, потом на «пятом». Вера трудилась на лесозаготовках. А младшие дети ходили в школу. Глава семьи помер рано, а вдова жила долго, в последнее время работала сторожем. Клавдия вышла замуж и переселилась в Овражное...
Многие из высланных сбегали в те годы, а Рыбки имели возможность вернуться в Рыбкино с почётом. Из письма Веры:
«По просьбе колхозников посёлка Рыбкинский начальство Арханлага разрешило папе поехать на родину. Колхозники хотели избрать папу председателем колхоза, так как верили, что он наведёт порядок. В марте 1933 года папа поехал туда. Его дом был растащен, скот в колхозе почти весь подох, сельхозинвентарь разбит, начинался голод. Папа сказал односельчанам, что он на севере уже приспособился, поблагодарил их за доверие и, забрав Женю, жившую у сестры Ольги, и Колю, скитавшегося подпаском у немцев в селе Центральное, уехал обратно в Коношу…».
Как говорится, что имеем – не ценим, а потерявши – плачем. Вожди большевиков считали: прогоним буржуев и кулаков, отдадим их земли и богатства сельским пролетариям, не будет богатых и бедных, вот тогда земля превратится в райские кущи для всего народа. Оказалось, бедный – далеко не всегда способный и прилежный. Без грамотных, толковых организаторов дела общий котёл становился удобным местом для прихлебателей и горлопанов…
Николай Кузьмич, привыкший за долгие годы службы к казарменному режиму, не боявшийся ни трудностей, ни любой работы, не видел ничего страшного в проживании в посёлке на комендантском режиме и с соответствующей дисциплиной. Похоже, Александру Феодосьевну тоже не угнетало положение жителя трудпосёлка, во всяком случае, она не уговаривала мужа вернуться на юг.
Из письма Евгении:
«Папа был очень добрым человеком и замечательным отцом, честным и трудолюбивым гражданином. Его любили, кажется, все.
В 1933 году в интернате ученики голодали, пухлые ходили. Он по очереди приводил каждый день кого-нибудь из них и кормил, разделяя с ними наши скудные харчи.
До поздней осени папа купался в пруду. Зимой обтирался снегом, на ссылке до морозов купался в озере.
Папу я всегда помню в работе. Он, кажется, никогда не унывал, нуждающимся всегда подавал руку помощи».
Из письма Анны:
«… Когда нас привезли в ссылку на север, папа как-то сказал: «Ничего, детки, люди и здесь живут. И мы будем жить!» И жили. Старались не тужить. И выжили…».
Не трудности, а душевное горе надломило Николая Кузьмича.
В самом конце 1937 года, в последних числах декабря, он был по делам в Коноше и получил на почте письмо. Отправляясь в обратный путь на «шестой», прочёл письмо. В нём сообщалось, что его дочь Антонина и её муж Василий Коваленко арестованы. Волна арестов катилась по стране, и Рыбка понимал: этот арест сулит неприятности, которые нетрудно предвидеть. И верно: уже вскоре Василий Минаевич был расстрелян, а Антонина Николаевна, как жена «врага народа», маялась по лагерям. У Рыбки случился инсульт, и лошадь привезла его в посёлок Коношеозерский в бессознательном состоянии, с письмом в руках.
В связи с эпидемиями среди спецпереселенцев первая больница в Коноше, впоследствии ставшая районной, была открыта в Коношеозерье, её возглавил опытный и неутомимый врач, умелый организатор – Иван Михайлович Дорофеев. Врач поставил Николая Кузьмича на ноги, но горе дочери, похороны сына и брата легли тяжёлым камнем на сердце. Н.К.Рыбка долго болел, мог заниматься лишь внуками и огородом. Скончался 19 июля 1942 года. Похоронен бывший гусар Императорского Двора на коношском кладбище, на «пятом».
Там же покоятся его сын Игорь и младший брат, Василий Кузьмич, умерший от тифа в 1935 году (старшие сыновья Василия Кузьмича умерли по старости, а младший Николай погиб на войне). Старший брат, Никанор Кузьмич, умер ещё до войны в Воронеже.
В 1935 году ссыльные получили паспорта и начали покидать Коношу. В конце войны уехали из Коноши дочери Вера Николаевна и Анна Николаевна, сын Николай Николаевич ушёл на войну, после войны жил на юге. А Евгения Николаевна распрощалась с Коношей еще в 1940 году. Их мать, Александра Федосеевна, покинула Коношу в начале 1945 года. И только старшая дочь Рыбок, Клавдия Николаевна, оставалась до последних своих дней на Севере.

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

«Чаще вспоминаю о жизни на севере с улыбкой…»

Все дети Николая Кузьмича и Александры Феодосьевны родились в Аверинке. Коротко о их судьбе (по книге Н.А.Коваленко «Воспоминания»:

Клавдия Николаевна, 1905 года рождения, вышла замуж за высланного, муж был арестован и осуждён на 10 лет по 58-й статье, умер в заключении во время войны. Скончалась в 1992 году в пос. Мелентьевский.

Антонина Николаевна, 1906 года рождения, была замужем за партийным и государственных деятелем Воронежа Василием Минаевичем Коваленко. После ареста и тюрьмы пять лет отсидела в Долинском женском концлагере под Карагандой, была поражена в гражданских правах, уехать к родственникам не могла и многие годы прожила там же, в Долинских степях, скончалась в 1971 году.

Ольга, 1908 года рождения, вышла замуж до раскулачивания, её семья высылке не подлежала. В 1992 году скончалась в Новохопёрске.

Александра, 1909 года рождения, умерла в 1910 году, похоронена на родном хуторе, в Аверинке.

Зинаида Николаевна, 1910 года рождения, была замужем за лётчиком, умерла в 1983 году в Москве.

Галина, 1912 года рождения, умерла в 1914 году. Похоронена на родном хуторе.

Вера и Валентина родились 30 сентября 1913 года. Вера находилась в ссылке с
1930 года по 1944 год. Ныне живет в поселке Централь Новохоперского района
Воронежской области в четырех километрах от родного хутора.
Валентина умерла в 1915 году, похоронена на своем хуторе, в Аверинке.
Вера Николаевна, пока жила с родителями на Севере, работала лесорубом, затем бригадиром, была направлена в Няндому на курсы ликвидаторов неграмотности, работала учительницей начальных классов и вела кружок по ликвидации неграмотности среди взрослых. От нервного и физического истощения попала в Вологодскую больницу для душевнобольных. После больницы снова работала в лесу, была стахановкой. В 1936 году вышла замуж за ссыльного Павла Шрамко. Из писем Веры Николаевны:
«…В конце января 1930 года мама уехала в Новохоперск навестить папу и повезла ему сухари и сало. Вскоре прибежали деревенские бабы и сообщили, что сельские власти и активисты идут нас выселять из дома. Женщины быстро связали в узлы кое-какие вещи и выбросили их через окно в снег. Местная власть забрала меня, Аню, Колю и Женю и увела в дом Чифирки в том, в чем мы были одеты и обуты.
Мы от страха дрожали и ревели, боясь, что нас отправят без родителей на Соловки. В то время много ходило слухов о Соловках как о далеком, страшном северном крае, откуда живыми не возвращаются… Дня через два мама из Новохоперска возвратилась. Нас погрузили на сани и повезли на станцию Новохоперск, где поселили в клубе. Там таких, как мы, было много: семьи Будаевых, Горбенко, Василия Кузьмича Рыбки, Копиноса с шестью дочерьми и двумя сынами из Дубового, были семьи из Алферовки, Троицкого и Красного.
…В 1933 году продовольственные пайки ссыльным стали выдавать наравне с вольнонаемными, а зарплату – от выработки. Тут мы уже ожили. В поселке открылся детский сад для детей, родители которых умерли или сбежали. В нашем поселке на каждой улице был староста, который спозаранку проверял дома своего участка и докладывал коменданту об умерших, заболевших и сбежавших. Недалеко от нас, на железнодорожной линии, находился лагерь политзаключенных, где часто слышались выстрелы.
…В 17 лет в 1932 году я стала бригадиром лесозаготовительной бригады, в которой было пятнадцать четырнадцатилетних девочек, четыре женщины и один хлопчик. Постепенно втянулись в работу. Помогала дружба, слабые работали на более легких работах. На работу в лес нас водил десятник, он же конвоир. Уходили в шесть часов утра, возвращались в восемь-девять часов вечера. На день давали по четыреста граммов хлеба и соленую рыбу. Вечером после
возвращения с работы получали по литровому черпаку супа, сваренного из листьев турнепса и рыбных голов, зачастую тухлых. Не выполнявшим нормы выработки хлеба давали меньше.
…Однажды мы перевыполнили план. За это нам увеличили выдачу хлеба до шестисот граммов, круп и сахару до двадцати граммов в день. Вскоре моя бригада вышла в передовые. Комендант одел моих девочек в новые платья
одинакового фасона. Они смотрели в зеркало на себя, друг на друга и плакали. Они не верили, что это они, что они сбросили с себя лохмотья и рванье, в которое были облачены несколько лет. Мои женщины получили материю на кофты и юбки, а я взяла на рубашку голубого сатина и на брюки синей диагонали. Вечером для всей бригады организовали баню, а на следующий день, в воскресенье, дали выходной. И это впервые за два года! Мне также дали туфли- лодочки и чулки.
Я, сбросив лапти, их обула и заплакала. Помню, с этого времени нам стали выдавать спецодежду: стеганые штаны, фуфайки и солдатские ботинки с обмотками.
…За внедрение лучковой пилы я получила звание стахановки, меня премировали лисьей шубой, покрытой бархатом, видимо, содранной с кого-то из раскулаченных или «врагов народа».
…Комендант нашего поселка с работы в лесу меня снял и назначил заведующей столовой-буфетчицей. Я иногда выручку оставляла в шкафу буфета под тазом и стала замечать, что денег не хватает. Я потребовала провести ревизию, которая выявила недостачу 684 руб. 82 коп. Повариха, воровавшая деньги, сбежала. Мне по статье «Хищение государственных средств» присудили три года лагерей. Отсидела в Плесецком лагере 45 суток. По кассационной жалобе, написанной комендантом нашего поселка, мне три года лагерей заменили удержанием из
зарплаты 20% в течение полугода.
…Во время войны работала прачкой в детском саду, а потом меня оформили рабочей госпиталя и стали выдавать паек, а трех моих детей, истощенных и слабых, поставили на усиленное питание.
…Когда началась война, у нас с Пашей уже было двое детей. Пашу взяли на войну, а я осталась беременной. На войне он был ранен, признан временно непригодным к службе и приехал домой. В это время уже было разрешено военнослужащим из числа ссыльных уезжать, куда захотят, кроме Москвы, центральных городов союзных, автономных республик и областных центров. Мы в 1944 году уехали на родину в поселок Централь, где работали на маслозаводе: он конюхом, а я рабочей. Мы с ним получали по шестьсот граммов хлеба, а на троих детей хлебных карточек не давали.
Вот и жили этим хлебом, да сывороткой. Я с большой благодарностью вспоминаю работниц маслозавода Наташу и Лену. Они, бывало, когда наливали сыворотку в ведра для лошадей, бросали туда кусочки сыра и масла, привязанные к
гирьке. Это спасло детей от смерти. Вскоре Пашу снова взяли в армию, а я осталась с тремя детьми и снова беременной.
Было очень трудно. Я ушла работать в совхоз, где дали хлебные карточки на троих детей. Работая в совхозе на уборке урожая, я приносила домой в пазухе понемногу зерна, которое обменивала у знакомого мельника на муку. Так мы жили и выживали в трудное военное время и послевоенные годы. Как многодетная мать я получала пособие в размере двенадцати рублей, на которые могла купить по хлопчатобумажному костюмчику для своих ребятишек. И это было большим
счастьем.
…Все мои сыны трудолюбивы на работе и дома. Очень трудолюбивы и снохи. Все живут хорошо, обеспеченно, держат скот и птицу. У всех имеются квартиры, в совхозе зарабатывают много и ученым не завидуют. Коля, Леня, Саша и Сережа являются механизаторами высшего класса, а Юра работает начальником цеха на чугунолитейном заводе в Ижевске.
…Совхоз оплачивает работу сыновей зерном, мукой, маслом, сахаром, крупами, сеном и силосом для скота.
Сыновья, снохи, внуки и правнуки хорошо относятся ко мне и всегда заботятся, я всех очень люблю и скучаю по ним, если кто из них долго не приходит…».

Анна Николаевна, 1915 года рождения, в Коношу прибыла, когда ей было 15 лет. Находилась в ссылке с 1930 года по 1944 год. Живет в городе Меленки Владимирской области.
Из писем Анны (напомним, что она официально не являлась ссыльной. Что касается лаптей и сермяги, то и вольнонаёмные в те времена одевались не лучше, чем в спецпосёлках):
«…наш отец учил нас жить по украинской пословице: «Шо будэ нэ будэ, а ты, Марко, грай». То есть, что бы ни случилось, а ты, Марко, не унывай. Спасибо ему за эту науку…
Чаще вспоминаю о жизни на севере с улыбкой. Я и Вера почти однолетки. И что бы мы ни делали, где бы ни работали, после работы мы отдыхали. Летом – на улице, зимой – в помещении: пели, танцевали, читали книги. Это, конечно, когда перевалило за шестнадцать. В те годы и дальше участвовали в самодеятельности: хоре, драме. Вера в ролях свахи или какой-либо бойкой бабенки, я посерьезней, например, в роли Катерины в пьесе «Гроза» Островского, за что получила Похвальную грамоту на Архангельском областном смотре художественной самодеятельности.
Подюжским духовым оркестром руководил ссыльный немец Шлехт, прекрасный человек и музыкант. Так его и других, сосланных в Архангельские леса немцев, латышей, литовцев, эстонцев отсюда снова ссылали в Сибирь, подальше от западной границы. Это было в начале 1940-х годов...
Как тут не улыбнуться, когда вспомнишь такое: мне шестнадцать лет, очень нравился парень лет девятнадцати-двадцати, сын попа. Работал он десятником на лесоскладе. Я участвовала в инвентаризации склада: замеряла толщину брёвен, а он записывал. Очень вежливый, культурный, никаких подленьких намёков или поступков не бывало, хоть мы были и одни на многогектарном складе. Спустя полгода, зимой, я повезла картошку папе на санках (он жил в спецпосёлке), а мы: я, Вера и мама, работали на лесопункте. Повезла, солнце пригрело, снег на шпалах растаял, везти тяжело, а другой дороги нет. И вдруг откуда-то появился этот самый десятник и помогает мне везти. А я обута в лапти, на мне латаные-перелатаные солдатские штаны, юбка из холста. И одета в какую-то замусоленную сермягу. Стыдно до слёз. А он красивый, интеллигентный, хорошо одетый. Это было моё первое увлечение.
Трудовая деятельность началась с 16 лет на подсобных работах. Собирали кору на лесоскладах, её куда-то экспортировали. Взрослели мы, и «взрослела» работа:
разделка баланса, разделка дров у пекарни, подборка сучьев в лесу, уборщица в бараке рабочих, помощник повара в столовой. Это на лесоучастке. Жили в бараке.
Потом переехали в спецпоселок Коношозерский. Работала буфетчицей в столовой, а затем заведующей, воспитателем детсада. Мое руководство, находившееся в Няндоме, работой детсада было довольно. Но вдруг вызывают меня в комендатуру и приказывают детсад сдать и идти работать в лес.
Через шесть лет, будучи замужем и имея детей, узнала причину: наш комендант, сорока лет, женатый, имевший детей, влюбился в меня. И его жена объявила ему ультиматум: или он отправит меня на работу в лес, или она сообщит в парторганизацию и он слетит с работы и потеряет партийный билет. Комендант отправил меня в лес. Работала на ремонте лесовозных дорог.
В 1934 году вышла замуж. Муж не ссыльный, но сын ссыльного. Учился он в Московском музыкальном техникуме. Его предупредили, что исключат из техникума и вышлют. Он ушел из техникума и приехал жить в Коношу, к сосланному отцу. У моего мужа взяли паспорт на прописку и не вернули.
Так он остался жить в нашем поселке. Тут самодеятельность нас в клубе и свела.
После рождения сына работала воспитателем в детском интернате. В 1939 году мы переехали в Подюгу, где я работала счетоводом в конторе лесопункта, а муж
художественным руководителем в Доме культуры.
В 1944 году я с детьми уехала в город Выску Горьковской области, к свекрови. Но я и мои четверо детей – девяти, семи, трех лет и семимесячный сын, там были
лишними и не нужны. Свекровь заявила, что с детьми нянчиться не будет. Я уехала в село Монаково Горьковской области. Работала счетоводом в школе. В 1946 году приехал муж, но работа в детдоме его не устраивала. Мы переехали в
поселок Вербовский Муромского района, где муж работал художественным руководителем в Доме культуры. Жили в одной комнате барака, предназначенного под снос. Неустройство с жильем вынудило нас уехать в Фоминки, где муж умер в 1950 году.
Осталась я одна с четырьмя сыновьями: пяти, семи, одиннадцати и четырнадцати лет. А пятый родился через шесть месяцев после смерти мужа. Вот тут досталось мне похлеще, чем в ссылке. Горя я хлебнула…
В Фоминке я работала счетоводом в промкомбинате, затем директором районного Дома культуры. Не сработавшись с худруком, я возвратилась в промкомбинат на
должность приемщика-счетовода в Дом быта, оттуда я ушла на пенсию. Со временем, обменяв квартиру, переехала в Меленки. Тут живут два сына, а двое сыновей живут в Московской области. Двое имеют высшее образование, а двое
закончили техникумы. Ой как после смерти мужа мне было трудно вырастить и выучить детей!

Евгения Николаевна, 1921 года рождения, в ссылке находилась в 1930 году и с 1933 года по 1940 год. Живет в Днепропетровске, на Украине.
Евгения приехала на Север с родителями. В связи с эпидемиями власти разрешили выехать на родину детям и старикам, Женю и Колю отправили на родину, они жили там у Ольги в Новохопёрске с 1930 по 1933 год. Хозяин квартиры, старый коммунист, договорился с директором школы, и тот взял Женю во второй класс. В 1933 году отец снова увёз детей на Север.
В 1940 году Евгения Рыбка с отличием окончила Коношскую среднюю школу и поступила в Мичуринский плодоовощной институт, но вскоре было введено платное обучение и отменены стипендии. Средств на жизнь и учёбу не было, и Женя уехала к дяде в Днепропетровск, у которого имелась корова – основной источник существования. Там она поступила в Горный институт. Но 22 июня 1941 года началась война, и все планы Жени рухнули.
25 августа 1941 года фашисты захватили Днепропетровск, и корову у дяди
Отобрали, стали вылавливать молодежь и угонять в Германию. Чтобы не попасть в немецкое рабство, Женя выходит замуж. В октябре 1942 года у нее и ее мужа Алексея Васильевича Николаева появляется сын. В августе 1943 года муж Евгении Николаевны был арестован немцами за распространение сообщений Совинформбюро, за участие в освобождении советских военнопленных из фашистских лагерей, госпиталей и больниц. 25 августа 1943 года Днепропетровск был освобожден Советскими войсками. Евгении Николаевне о судьбе мужа ничего известно не было. Домой он вернулся в декабре 1945 года.
После ареста немцами в августе 1943 года Алексей Васильевич был заключен в
концлагерь Матхаузен, а затем в подземный лагерь «Дора», филиал Бухенвальда.
В апреле 1945 года при этапировании советских военнопленных немцами в сторону англо-американских войск на строительство оборонительных сооружений Алексей Васильевич сбежал. Он вышел к своим наступавшим войскам и служил в Красной Армии до декабря 1945 года.
По возвращении в Днепропетровск руководитель городской антифашистской
подпольной группы потребовал от Алексея Васильевича написать отчет о проделанной им работе в этой группе, а также во время его заключений в концлагерях Матхаузен и «Дора». Алексея Васильевича несколько раз вызывали в органы НКВД, а в сентябре 1947 года арестовали. Девять месяцев находился под следствием. Осудили на два года лагерей якобы за приписку лишних заслуг в проделанной работе против фашистов с целью получения денежного вознаграждения и медали «Партизану Великой Отечественной войны». Алексей Васильевич, являясь невиновным и будучи человеком упрямым и смелым, стал писать жалобы на незаконный приговор Военного трибунала в вышестоящие
инстанции и органы, в Прокуратуру СССР и в ЦК КПСС. Органы НКВД, недовольные его жалобами на них, сфабриковали новое дело, обвинив его в предательстве подпольщиков Днепропетровска. В основе сфабрикованного обвинения лежало то обстоятельство, что однажды Алексей Васильевич на предложение немецкого офицера работать на них, чтобы скорее отделаться от него и уйти, сказал: «Хорошо». А раз сказал «хорошо», значит, работал на немцев, значит, выдавал подпольщиков. А раз так, значит, предатель… Ни одного случая предательства Алексея Васильевича судом доказано не было. Однако суд приговорил его к двенадцати годам заключения в лагерях. Но всё же правда восторжествовала. Через несколько лет каторжных работ в сибирских лагерях он был оправдан и полностью реабилитирован. А сколько пришлось пережить ему, его жене Евгении Николаевне и их сыну?
После освобождения Днепропетровска Евгения Николаевна учебу продолжить не
смогла. Ей надо было содержать престарелых родителей мужа, себя и сына. Работала счетоводом, затем бухгалтером в домоуправлении. На пенсию вышла в должности главного бухгалтера Днепропетровского горжилуправления. Сын окончил институт железнодорожного транспорта. Евгения Николаевна имеет двух внучек. Муж умер в 1990 году.
Из писем Евгении:
«…В окрестностях Коноши нас поселили в бараках типа двухскатной крыши, построенных на снегу. Под нарами лежал снег. И в моей памяти ярко запомнилось: с утра до темна мимо нашего барака несли покойников. Кругом тайга… Я до сих пор не люблю ель. Она напоминает мне то время.
…На каждом лесопункте по дороге на Архангельск и Воркуту находились ссыльные. Названия их были большей частью по расстоянию от Москвы или Коноши на Архангельск: 711 километр, 720 километр и так дальше. От Коноши на Воркуту: 6-й километр (наш поселок), потом 7-й километр, 10-й километр, 29-й километр, 31-й километр. И всюду жили и работали на заготовке леса и на строительстве железной дороги на Воркуту ссыльные или заключенные
политические.
…В каждом бараке находилось, наверное, более 150-200 человек мужчин, женщин, детей. На нарах семьи располагались впритык, одна к другой. Спали одетыми, ведь под нарами лежал снег.
(1994 год)…Криминогенная обстановка в городе сложная. Свирепствует бандитизм, под прикрытием бизнеса процветает спекуляция. Душат нас со всех сторон, но мы всё еще существуем, не теряя надежды на лучшее будущее.
…Сын мой часто работает и в выходные дни, чтобы в неполной бедности жить. Очень устает, но хоть семь-восемь миллионов карбованцев в месяц имеет, а на заводах получают по полтора-два миллиона, так как работают неполную рабочую
неделю. Невестка работает преподавателем в техникуме. Получает полтора миллиона карбованцев, чуть больше моей пенсии. Моя пенсия миллион двести карбованцев, на которые можно купить три килограмма вареной любительской
колбасы, или два килограмма сливочного масла, или килограмм сырокопченой колбасы. Мы нищие, но зато миллионеры. Володя добавляет к моей пенсии столько же, а иногда и вдвое больше. Я немножко подрабатываю шитьем, в
основном, перешиваю старые вещи. С каждым днем всё дорожает, и жить становится труднее и хуже. Пишу это письмо и самой противно, что нету другой темы. Хотелось бы говорить о чем-нибудь веселом, радостном и приятном. А
этого ничего нет. Да она и вся жизнь – это сплошная круговерть, в которой только и думали, как бы прожить очередной день и как выжить. Одна у меня отрада – это
отличный сын и его жена и их дочери, мои внучки…».

Николай Николаевич, 1917 года рождения, жил с родителями на хуторе и на Севере, во время войны окончил военное училище, офицер, воевал, награждён орденами и медалями. После войны в голодном 1946 году был осужден на двадцать лет заключения в лагерях за якобы незаконную закупку в Крыму двух вагонов пшеницы для своих односельчан. Через шесть лет отсидки в лагерях был оправдан, награды возвращены. Скончался в 1990 году. Похоронен в Сочи.

Иван, родился в 1919 году, умер в 1920 году, похоронен на хуторе в Аверинке.

Текст книги рабочий, не окончательный, автор обращается к читателям этой электронной версии с просьбой делать замечания для улучшения книги по содержанию и форме. С.Н.Конин

Коношеозерье: санитарка Клава и её шеф

Как видно из приведённой выше анкетной хроники, самая старшая, Клавдия Николаевна, дольше всех других детей Рыбки прожила на хуторе, в доме, ничем не уступавшем дворянскому гнезду, училась в гимназии, жила без нужды и ко времени крутых перемен в судьбе Рыбки была уже замужем. Отсюда можно предположить, что о своей малой родине тосковала сильнее всех. Тем не менее – прикипела к Северу! Да и отец её так и не расстался с Севером...
Она скончалась до того как Н.А.Коваленко взялся собирать материалы о Рыбке и обратился к его детям с просьбой прислать свои воспоминания. А Клавдия Николаевна могла бы рассказать многое, ведь она была старшая и помнила всё более полно, к тому же умела рассказывать и писать. В 1977 году Клавдия Николаевна, откликаясь на статью в районной газете «Призыв» о первом враче Коноши И.М.Дорофееве, прислала в редакцию письмо с рассказом о своей работе совместно с Дорофеевым. Что-то сообщала и о себе, о том времени, о людях. В сжатом виде письмо было приведено в газете и в моей книге «Коноша и коношане» (1998 г.).
Судя по письму, белоручкой, «кисейной барышней» Клавдия Николаевна не была даже в родовом имении, то и обидно ей было, когда её прозвали «барыней». Хоть и не барыня, но культура была заложена в детстве – даже в тифозном бараке она старалась быть по возможности нарядной и привлекательной, как и полагается молодой женщине. Тому же учила и диковатых деревенских девчушек-коллег…
И ни словом не обмолвилась в письме, как трудно было им всем, особенно санитаркам, какая непомерная нагрузка легла на женские плечи в те дни работы в чрезвычайном режиме борьбы с эпидемией. Да и потом хватало неженской работы: сколько надо воды перетаскать вручную, нагреть… Дрова заготавливали и разделывали сами… Прибывших тяжелобольных несли от железной дороги на себе…
Выходит, и отцовские способности организатора передались Клавдии, если даже в качестве санитарки она сумела проявить себя в хозяйственных вопросах и её назначили завхозом больницы... И от матери, значит, переняла кулинарные способности, если знала толк в общепите.
Я сохранил это письмо, привожу его целиком (без вступительных строк).

«…Мне пришлось работать под начальством И.М.Дорофеева при эпидемии сыпного тифа. До этого я работала на 16 км, теперь Мирный, а муж – на 10 км (Вересово). Вот он и договорился, чтобы меня приняли в качестве повара в больницу. Дали сроку три дня, за это время я должна была приехать и приступить к работе.
С лесопункта 16 км меня отпускать всё никак не хотели, да и родители были против: «Куда? Зачем? За такими больными ухаживать – сама тиф подхватишь. И не выдумывай. Тебе и тут неплохо».
А я упёрлась: «Нет поеду!».
Как раз и муж за мной приехал, его тоже не сразу отпустили меня отвезти.
И вот мы отправились в путь, прямо ночью, в мороз. Ехать пришлось на паровозе, держась за дымовую трубу. Паровоз летит сквозь ночь, поднимая снежный вихрь и обдавая нас гарью, мороз и ветер пробирают насквозь… Теперь и самой в это не верится, а тогда молодые были и нестрашно было.
Приехали на 10 км и поскорее зашли в общежитие конюхов, там грязище, холодище, но хоть ветра нет.
Утром пошла искать тифозный барак. Потом узнала: бригада медиков прибыла из Москвы на борьбу с тифом, срочно была организован тифозный филиал больницы, под первое отделение стационара временно была занята столовая лесопункта, а второе отделение – это и было помещение больницы, там располагался тифозный барак.
Пошла туда и встретила женщину в белой косынке. Ну, думаю, медик. Спрашиваю, как пройти в тифозный барак и где мне работать. Она мне и говорит: «Вы из шестнадцатого километра?». «Да, это я». «Мы вас ждали три дня, вы в срок не приехали, и мы лучшую санитарку, как в поощрение, поставили поваром. А вы, если хотите, идите на её место санитаркой».
Вот тут-то и вспомнилась поговорка: «Слушай, дочка, батька – добря тоби будя». Так оно и есть. Так и вышло, как пророчила родня. А как я мечтала показать себя такой же умелой поварихой, как моя мама, чтобы и мною папа гордился…
Хочешь-не хочешь, а раз приехала – надо работать. Отвела меня та медичка в тифбарак и говорит санитаркам: «Вот вам новенькая, будет с вами работать».
Доработала я до вечера, пора собираться на отдых. А санитарки мне и говорят: «Ты теперь на карантине, тебе в общежитие к мужу идти нельзя. А у нас тут переполнено…».
Час от часу не легче. И к мужу нельзя, и здесь негде жить.
Вижу, сидит мужчина на табуретке, тоже как бездомный. Спрашиваю девчонок: «Кто это?». «Да наш завхоз».
Подошла к нему, может, чем поможет. Он слышал наш разговор и сразу же сказал: «Квартир свободных нет, но вот вам ключ от моей квартиры, ваш муж знает, где она, покажет. Размещайтесь. Жена моя лежит здесь, а меня тоже сейчас ложат. Я поручаю вам квартиру, будьте хозяевами».
Так. Квартира есть. А где муж? В общежитии его нет. Вот и стою среди улицы: куда ж идти?
С квартирой наконец уладилось. В тесноте, да не в обиде…
А знакомство моё с И.М.Дорофеевым началось с конфуза.
Иду на смену, по пути набрала дров. Вхожу в помещение и вижу: сидит верхом на голостроженой скамейке человек и разбирает бумаги. Вдруг слышу: «Вы почему без халата?». Объясняю: «Пришла на смену, по пути набрала дров». «Сначала оденьте халат, примите дежурство, а потом выполняйте свои обязанности».
Потом спросила у своих коллег:
– Кто это?
– Да это самый главный, Дорофеев. А ты испугалась…
– Зачем пугаться, ведь он объяснил, как надо работать. Его не испугалась, а вот вас боюсь – вы на меня смотрите не так, как надо бы в одном коллективе.
– Ты не серчай, а мы сразу сказали: разве такая барыня будет тут работать? И не такие уповодок побудут, да и до свидания…
(Ой как обидно было слышать про барыню…)
– Да разве я не так и не то делаю, как вы?
– Всё так, да ты уж больно одета нарядно...
Вспоминаю, и как сейчас это было… Милые, простые девчонки. Да, правда, стриженые наголо и одеты в деревенскую грубую домоткань. Потом, как ни трудно было, обжились, сдружились, стали и они нарядными...
Эпидемия закончилась, тифозные бараки ликвидированы, навек ушли в предание. Больница стала работать на 10-км в обычном режиме. А на пятом километре строилась новая, и Дорофеев прилагал все усилия, чтобы быстрее закончить строительство и переехать в новую больницу.
Медперсонала было всего ничего: медсестёр нет, один врач за всех докторов да два неопытных фельдшера – Соня и Валя. Обе молоденькие, только-только начали работать. Вспоминается такой случай.
Поступила больная с сильным кровотечением. Дорофеева не было – уехал открывать новые медпункты. Как он всё успевал? Вот они мне и говорят: «Приедет Иван Михайлович, ты и спроси его – может ли быть кровотечение при таких обстоятельствах?». И называют по-латыни эту болезнь. Приехал, прошёл по палатам и ушёл в свою квартиру, она тут же была. Я захожу к нему. Он сразу понял: пришла санитарка, значит, что-то случилось серьёзное с больным. «Вы с чем?» – спрашивает. А я его спрашиваю насчёт кровотечения, как мне было сказано, из слова в слово. Ответил мне серьёзно: «Да, такое может быть. Надо остановить кровотечение, и тогда её состояние будет нормальным». А самому смешно, сразу всё понял, потом и высказался фельдшерам: «Эх вы, медики, сами постеснялись спросить, Клаву послали».
Строительство закончено. Дорофеев прямо на седьмом небе от счастья. Говорит нам: «Пойдёмте смотреть». Пошли. Да, было на что посмотреть после старой больницы-барака на «десятом». Рассказывал: «Здесь будет операционная, вон она какая большая, светлая, только вот оборудования пока совсем мало. Вот тут – палаты, тут – родильное отделение, а тут – кабинет…». Невольно вспомнилось, как сидел он на голой скамье в тифозном бараке и мечтал о том времени, когда будет всё, что надо для нормальной работы.
Только переехали, как привезли больного – поездом отрезало ногу, надо ампутировать. Немало поволновался врач: ни наркоза, ничего другого нет, выдержит ли больной, выдержат ли санитарки… Оборудования, стола операционного нет, повреждённую ногу мы держали на руках. Операция прошла успешно. Больной выздоровел, правда, до этого немало пришлось поносить его на руках на перевязку…
Стараниями И.М.Дорофеева был сделан перрон у путей, где останавливался поезд с больными, стало намного удобнее и больному и обслуживающему персоналу.
Затем Иван Михайлович задумал строить новое помещение инфекционного отделения, а с другого конца – амбулаторию и аптеку. Своего рода больничный комплекс. Нужны были для строительства рабочие и материалы. Когда завхозу было разрешено уехать на родину, Дорофеев его спросил: «Кому думаете сдавать дела?». Тот не думал долго: «Клаве Горбенко». «Согласен» – был ответ доктора.
Так что мне прибавилось работы. Нужно было всё вовремя достать и доставить, снабдить рабочих всем необходимым. И всё успевала делать. Было здоровье и была охота работать с таким руководителем-энтузиастом.
После больницы, с 1935 года, работала в Коношеозерских детяслях, они тоже были в ведении Дорофеева. Он и здесь проявлял своё внимание, и всё, что положено, было уделено детяслям. К работникам он был требовательным в том, что касалось исполнения своих обязанностей, но никогда не брал криком.
Хочется вспомнить и Валентину Александровну, я работала с нею в больнице и на «десятом» и на «пятом». Тогда она была просто Валя, а потом вышла замуж за Дорофеева, набралась опыта и стала Валентиной Александровной.
У Дорофеевых была дочурка Тома. При мне она показалась на свет. И при отце – Иван Михайлович сам принимал роды.
У Дорофеевых я научилась работать, память о них всегда со мной…».